Касильда Жета - Секс на заре цивилизации. Эволюция человеческой сексуальности с доисторических времен до наших дней

Чарльз Дарвин, разумеется, не остался в стороне от влияния эротофобии того времени. Напротив, можно даже сказать, что он был особенно чувствителен к её влиянию ввиду того, что рос в интеллектуальной тени своего знаменитого – и бесстыдного – деда, Эразма Дарвина. Тот открыто глумился над сексуальными нравами своего времени; у него не только были дети от разных женщин, но он даже прославлял групповой секс в своих стихах 22. Смерть матери, когда Чарльзу было всего восемь лет, скорее, лишь усилила его отношение к женщинам как к ангелам, плывущим высоко вверху, над приземлёнными стремлениями и желаниями.

Психиатр Джон Баулби, один из наиболее уважаемых биографов Дарвина, приписывает тревожность, депрессию, хронические головные боли, головокружения, тошноту и истерические припадки, которые преследовали учёного всю его жизнь, его страху разлуки, связанному с ранней утратой матери. Эта интерпретация подтверждается и странным письмом, которое Дарвин написал своему кузену, у которого умерла жена: «Никогда в моей жизни не испытав потери близких, – пишет он, явно подавляя воспоминания о смерти матери, – думаю, я не могу постичь всю глубину того горя, что постигла вас». Другое свидетельство его психической травмы даёт его внучка; она вспоминает, как был сбит с толку Чарльз, когда во время игры в слова кто-то добавил букву М к слову OTHER (MOTHER – «мать». – Прим. пер). Чарльз долго смотрел на доску, а потом заявил, ко всеобщему смущению, что такого слова – MOTHER – не существует 23.

Гипервикторианское, до одержимости, отвращение к эротике было присуще и старшей дочери Дарвина, Генриетте. Этти, как её звали родные, редактируя книги отца, основательно прошлась по ним своим синим карандашом, помечая фрагменты, которые считала неподобающими. В биографической книге Чарльза о его деде она удалила упоминание его «пылкого женолюбства». Также были вычеркнуты «оскорбительные» пассажи из «Происхождения человека» и из автобиографии Дарвина.

Чопорный энтузиазм Этти по вымарыванию всего сексуального не ограничивался печатным словом. Она объявила странную войну грибам-весёлкам (Phallus ravenelii). Грибы эти до сих пор растут в лесу вокруг поместья Дарвина. Грибы имели явное сходство с мужским пенисом – это переходило все границы для бедняжки Этти. Много лет спустя её племянница (внучка Дарвина) вспоминала: «Тетушка Этти… вооружалась корзинкой и заострённой палкой, надевала специальный охотничий плащ и перчатки» и уходила на сбор грибов. В конце дня тетушка Этти «сжигала [их] в глубочайшем секрете в камине гостиной, заперев двери, в заботе о нравственности служанок» 24.

КОГДА СИЛА ЕГО СТРАСТИ УТРАТИТ НОВИЗНУ, ОН БУДЕТ СЧИТАТЬ ТЕБЯ ЧУТЬ ЛУЧШЕ СОБАКИ, НО НЕНАМНОГО ДОРОЖЕ ЛОШАДИ.

Не поймите неправильно, у Дарвина было достаточно знаний, и он заслуживает того места, что занял в пантеоне великих мыслителей человечества. Если вы его хулитель, то не надейтесь найти в этой книге поддержку. Чарльз Дарвин был гений и джентльмен, к которому мы испытываем бесконечное уважение. Но, как часто бывает с гениальными джентльменами, он был слегка беспомощен, когда дело доходило до женщин.

В вопросах человеческого сексуального поведения Дарвин мог опираться в лучшем случае на гипотезы и предположения. Его собственный опыт, как представляется, был ограничен до безумия приличной женой, Эммой Ведвуд, которая к тому же была его кузиной и сестрой жены его брата. Во время кругосветного путешествия по земному шару на «Бигле» юный натуралист, судя по всему, никогда не сходил на берег в поисках сексуальных и чувственных удовольствий, до которых были так охочи моряки той эпохи. Дарвин явно был слишком жёстко выдрессирован, чтобы «собирать вручную» этнографические данные, на что намекал Герман Мелвилл в своих романах-бестселлерах «Тайпи» и «Oму», или изучать строение смуглянок на островах южной части Тихого океана, что якобы явилось причиной мятежа сексуально оголодавшей команды «Баунти».

Дарвин был слишком чопорным для таких плотских утех. Его педантичный подход к теме виден ещё до женитьбы. Свои осторожные размышления о браке – абстрактном, поскольку он не держал в уме какую-либо конкретную женщину, – Дарвин изложил в своей записной книжке в виде перечня недостатков и преимуществ брака: «Жениться» и «Не жениться». В разделе «Жениться» он перечислил: «– Дети (если бог даст); – Постоянный спутник (и друг в старости), которому будешь интересен; – Та, кого можно любить и с кем можно играть; – Лучше, чем собака, в любом случае… Женская болтовня… Но ужасная растрата времени».

На другой стороне листа Дарвин перечислил заботившие его моменты, например: «Свобода пойти куда угодно – выбор общества и его минимум … Не нужно навещать родственников и уступать по всяким пустякам. Толстеть и бездельничать; – Заботы и ответственность. Возможно, жене не понравится Лондон; тогда приговор – жизнь в глуши и деградация в ленивого, тупого бездельника» 25.

Хотя Дарвин оказался очень любящим мужем и отцом, эти «за» и «против» брака говорят о том, что он весьма серьёзно раздумывал о том, чтобы ограничиться компанией собаки.

Суждение «по социальному поведению современных людей» никак не может считаться надёжным методом для понимания их ранней истории (хотя, надо признать,

Дарвину не оставалось ничего другого). Поиск ключей к отдалённому прошлому среди многочисленных мелочей настоящего приведёт лишь к представлениям скорее мифологическим, чем научным.

Слово «миф» в современном понимании лишено основы и обесценено; зачастую оно обозначает нечто неверное, ложное. Но ведь у мифа есть глубочайшая функция: он придаёт повествовательный порядок внешне разрозненным битам информации, является способом объединения бесконечно далёких звёзд в чёткие, легко распознаваемые рисунки созвездий, которые одновременно и воображаемые, и реальные. Психологи Дэвид Фейнштейн и Стенли Криппнер объясняют: «Мифология – это лишь ткацкий стан, на котором мы превращаем исходный материал нашего повседневного опыта в полотно связной истории». Этот процесс становится крайне затруднительным, когда мифологизируется повсеместный опыт наших предков, отдалённых от нас двадцатью или более тысячелетиями. Зачастую люди непреднамеренно вплетают в доисторическую ткань их собственный опыт. Мы называем эту широко распространённую тенденцию проецировать современные культурные склонности на отдалённое прошлое словом «флинстоунизация» 26.

Так же, как семейка Флинстоунов была «современной семьёй из каменного века», современные научные размышления о доисторической жизни человека зачастую искажены предположениями, которые, казалось бы, вполне обоснованы. Хотя эти предположения на самом деле могут увести нас далеко от истины.