К Тарасов - После сделанного

Наконец он оказался перед окошком, поздоровался, подал сберкнижку и ордер контролеру и сказал:

- Моя фамилия - Децкий. Я вчера звонил заведующей.

Паспорт Децкого вор демонстративно держал в руке. Глянув на ордер, контролер бросила на вора удивленный взгляд, но вслух ничего не сказала. Тогда вор положил паспорт на барьер, снял дымчатые очки и стал протирать платком вспотевшие веки. Контролер сличала подписи на ордере и контрольной карточке. Вор вдруг заметил, что у женщины, от доверия или недоверия которой зависела его удача, красивые шея и плечи, и внимание его устремилось за низкий вырез сарафана - на не тронутую загаром грудь. Вор играл и вложил в свое любопытство силу; контролер оказалась женщиной чуткой и поспешила обозначить свое целомудрие запретным прикосновением к платью. Вор улыбнулся. Словно бы в ответ на нескромность богатого вкладчика она вернула ордер и сказала с неудовольствием:

- Распишитесь еще раз!

- Где? - спросил вор.

- Все равно, - ответила контролер. - Можно на обороте.

Вор лихо расписался, добавив пропущенный в первой подписи завиток.

Затем вор перешел к кассе. Здесь сидела пожилая, строгая дама, неторопливая, как бывают неторопливы все кассирши на земле. Проверив записи, она одну за другой подала вору четыре пачки двадцатипятирублевок и две пачки десятками. Вор спрятал деньги и книжку в "дипломат", сказал "до свидания" и вышел на улицу.

Через четверть часа он вновь был в квартире Децких; теперь все действия его имели обратную последовательность. Он вернул сберкнижку в чемодан, аккуратно уложил сверху отрезы, закрыл замки, положил ключ на шкаф, повесил на плечики в прихожей костюм Децкого, оделся в свое, освободился от усов и бородки, разгладил покрывала на кроватях, своим носовым платком вытер туалетный столик, спрятал паспорт и билеты Децкого в шкатулку, а шкатулку - в секретер и здесь тоже прошелся платком по глянцевой стенке. Затем вор еще раз оглядел квартиру и, убедившись, что никаких следов его пребывания нет, обулся и стал у дверей. Потом приоткрыл дверь. По лестнице кто-то шел, и трудно было понять куда - вверх или вниз. Довольно скоро шаги загасли; вор выждал несколько минут, шагнул на лестничную площадку и остолбенел - возле перил, опираясь на бамбуковую трость, отдыхала старушка - сухонькая, вся уже небесная, венец выбеленных жизнью волос сиял вокруг древнего ее лица, как нимб, и только в глазах за толстыми стеклами очков светился еще простодушный интерес к людям. Вор машинально отшатнулся, но в следующий миг воля его напряглась - он захлопнул дверь и вставил ключ в щель замка. Однако флюиды той злобы, которой налился вор, наткнувшись на нежеланного свидетеля, почувствовались старушкой, она испугалась и засеменила к дверям противоположной квартиры там она жила. Тогда вор повернулся, отступил к стене и без раздумий вонзил кулак в хрупкую, как бумажный пепел, плоть.

Спустя минуту он быстро шел по улице, а повернув за угол, стал голосовать всем проезжающим легковушкам.

Было пятнадцать минут одиннадцатого.

В это время Децкий вместе с сыном Сашей тринадцати лет сбивали в саду из листа старой жести мангал. Никто из гостей еще не прибыл, но и было не время для тех, кто ехал электричкой, - она прибывала в Игнатово в одиннадцать, а дача стояла от станции в трех верстах - полчаса хода лесным проселком. Нельзя сказать, что Юрию Ивановичу не терпелось увидеть приятелей для радости; частое поглядывание его на дорогу объяснялось элементарным расчетом - чем раньше прибыли бы гости, тем меньше необходимой для общего обеда работы оставалось бы ему и жене. А главное, стало бы веселее, потому что все утро промучала Децкого удручающая тоска; не было никаких причин тосковать, тоска завелась во сне, он проснулся в шесть часов с тяжелым грузом на душе, с готовым, глубинным унынием. И все утро, поливая из шланга гряды, таская с сыном доски на поляну в сад, где решили ставить стол, наполняя водой бочку душевого устройства, сгибая ржавый лист в короб и делая другие разные дела, Децкий не мог избавиться от тугого комка под сердцем, от неудовольствия собой, женой, утром, предстоящим пикником, вообще, всем на свете. Приходило несколько раз необъяснимое желание сесть в машину и уехать домой, а там в тишине и прохладе гостиной лежать на тахте без движения и без забот. Децкий даже расспросил жену, выключила ли она газ, закрыла ли краны, не забыла ли отключить утюг, и на все вопросы получил утвердительный ответ. Неспокойствие души тяготило, требовало объяснений, и Децкий объяснил его действием солнечной активности, реакцией организма на непривычные зной и духоту последней недели.

Он дважды становился под душ; холодная вода, действительно, оживляла тело, но душевное угнетение нисколько не ослабилось. Часов около десяти Децкий испытал пик беспокойства - вдруг все стало противно: дача, солнце, зелень, прошлая и будущая жизнь, а особенно гадок был стук топора на соседнем участке, где сосед - доктор-геронтолог - строил сарайчик для сушки трав. Децкий лег под дерево и пролежал бог знает сколько в полном отсутствии желаний и сил.

Его отпустило - словно и вовсе не тосковал, и мир вновь исполнился света и удовольствий, когда появились гости. Они прибыли толпой; оказалось, что все ехали поездом, никто не захотел ехать машиной, чтобы не бояться лишней чарки. Не было среди них только брата, но не успели еще все рассочиться по участку, как прикатил и он, восседая за рулем новенького ярко-оранжевого "Запорожца". С ним была незнакомая Децкому особа - худая, бледная, малокровная, будто год проведшая в подземелье на хлебе и воде. Децкий внутренне поразился, что существуют еще столь невзрачные дамы и что брат умеет их находить. Это было тем более удивительно, что Адам обещал приехать с дочкой.

Началось знакомство, суета, понесли в дом сумки - каждый что-либо привез и отдавал Ванде - жене Децкого - бутылки и продукты; сразу же стали переодеваться в купальные костюмы, и тут же созрело решение идти к воде, а возню с обедом отнести на вечер, когда спадет жара. Дачу закрыли, и компания снялась в поход. За воротами к ним присоединился сосед-доктор низенький, гладенький, толстенький, чрезвычайно подвижный. Децкий не без иронии представил его: врач-геронтолог Глинский - энтузиаст лечения голодом. Доктор немедленно стал объектом женского любопытства. В лесу компания разбилась на группки: впереди бежали дети, затем, как три богатыря, шли Данила Григорьевич, Петр Петрович и очередной Катькин любовник Олег Михайлович, затем парою шли Ванда и Виктор Петрович, затем маленьким стадом - Глинский и жены Данилы, Петра и Виктора, а вплотную к ним - Катька и подруга брата, оказавшаяся, как и подсказало Децкому чутье, научным сотрудником, специалистом по древним рукописям. Затем шел не шел, полз не полз - тащился уже не трезвый, еще не пьяный, насквозь болезненный и унылый Павлуша. Замыкали колонну братья Децкие. Беседа их была отрывистой, потому что еще в детстве научились понимать друг друга без слов: стоило одному подумать, как второй мог безошибочно назвать эту мысль. Децкий и ограничился двумя вопросами: каково жизненное занятие спутницы Адама и почему он не приехал пораньше. Что ответил Адам на первый вопрос, читателю уже известно, а задержку свою он объяснил свинством со стороны бывшей жены, которая, пообещав отпустить с ним на выходные дни дочь, вдруг решение свое переменила. Одному ехать не хотелось, говорил брат, позвонил Алле; пока она собралась - уже и полдень. Словом, так. Децкий удовлетворился и замолчал.