Андрей Марчуков - Украинское национальное движение. УССР. 1920–1930-е годы

Вопрос о языке богослужения был основным не только в идеологии УАПЦ и в ее практической деятельности, но и стал отличительной чертой национальной самоидентификации ее прихожан. Церковнославянский язык (не русский!) оказался главным препятствием на пути утверждения «национальной» церкви. Автокефалисты были убеждены, что «родной язык – путь к Богу», а «церковь без родного языка – церковь без души». Церковнославянский же был ими объявлен «мертвым», «непонятным» для верующих и «архаизированным русским», а потому мешающим утверждению украинской церкви [688]. Истинные же причины крылись в стремлении отгородиться от влияния русской культуры, разорвать культурное и духовное единство народов и тем самым укрепить нацию.

Эту мысль весьма ярко выразили слушатели Киевских богословских курсов – будущие священники УАПЦ. До нас дошли их сочинения на тему «Мой взгляд на современную общественно-церковную жизнь» (1921 г.). Почти все авторы к украинскому языку относились как к символической ценности (он не способ общения, а общенациональный объединяющий признак) и в его использовании видели способ «отделиться и избавиться от влияния сильнейшей нации» и укрепить государственность. Один из будущих священников так выразил его значение для строящейся нации: «Мы будем иметь родную церковь, родную школу – то есть крепкий родной язык. А где… родной язык – там и держава» [689]. А бывший министр исповеданий при Директории, видный украинский церковный деятель И. Огиенко, ставший в эмиграции митрополитом Илларионом, провел связь между языком богослужения и появлением самой нации. Он писал, что русские запрещают украинский язык для того, чтобы народ украинский не «усвідомлювался» и не «націоналізувався», и тем самым борются не только против языка, но и против самого народа, «ибо когда нет украинского языка в Церкви, то нет украинского народа как нации» [690]. Работа по превращению «народа» в «нацию» и стала альфой и омегой для УАПЦ.

Сразу же по окончании «собора» УАПЦ резко активизировала свою деятельность. Украинские приходы стали появляться по всей республике. Инициативу проявляли сторонники церковной независимости на местах, им широко помогали специальные инструкторы, рассылаемые ВПЦР для организации приходов и их украинизации [691]. Увеличение числа приходов усилило потребность в духовенстве, а оно, вопреки ожиданиям ВПЦР, в новую церковь не пошло. Против автокефалии (да еще неканоничной), соборноправности и украинского языка выступали даже священники, которых В. Липковский считал «щирыми украинцами». Многие выжидали, оглядываясь на епископат, который занял по отношению к УАПЦ резко отрицательную позицию [692]. Ее иерархи, диаконы и пресвитеры были объявлены безблагодатными (первые, как и светские деятели ВГТЦР, были отлучены от церкви, последние – извержены из сана). В вопросе о применении украинского языка епископат занял более мягкую позицию, допустив его частичное употребление при проповедях и богослужениях [693]. Но на яростное противостояние между сторонниками православной церкви (именовавшейся большевиками «тихоновской» по имени ее предстоятеля патриарха Тихона) и приверженцами УАПЦ это уже не могло повлиять.

И в такую непростую для украинской церкви минуту на выручку пришла интеллигенция, пополнившая ряды ее служителей и паствы. В. Липковский вспоминал, что сразу же после собора в ВПЦР стало обращаться много людей, которые «ни за что не согласились бы принять священство от старого епископата», но «с большим благоговением принимали посвящение от новой народной благодати» [694]. Духовенство УАПЦ и ее епископат пополнялись и за счет «бывших» людей – петлюровских, царских офицеров, сотрудников министерств УНР – тех, «кто не принял… советский режим, как режим не принял их» [695], или тех, кто разочаровался в политической борьбе, но не хотел считать, что «украинское дело» проиграно. «Это было время огромного увлечения среди украинского народа своим национальным государственным возрождением, – вспоминал впоследствии Липковский, – и естественно, что много из равнодушных к церкви… повалило в УАПЦ, видя в ней… могучую силу, по крайней мере для национального возрождения» [696].

Материалы ГПУ, Агитпропа ЦК КП(б)У говорят о том, что значительную и притом активную часть сторонников УАПЦ составляли агрономы, служащие, учителя, юристы, профессора, причем «шовинистически-петлюровского» толка [697]. Даже те представители украинской интеллигенции, которые напрямую с ней не были связаны, считали ее «своей» и принимали сторону УАПЦ в ее конфликтах с каноничной церковью. Например, когда «тихоновский» епископ Подольский Пимен (Пегов) объявил подольскому же архиепископу УАПЦ Ивану Теодоровичу анафему, вся местная интеллигенция перешла на сторону последнего и стала выказывать ему знаки уважения (по причине своего «революционного» характера практика указания имен епископов УАПЦ отличалась от существующей в православной церкви) [698]. Конечно, хотя нельзя полностью исключать того, что этими (как и другими) представителями интеллигенции двигала нелюбовь к старой «монархической», «казенной» церкви, главным все же оставался национальный момент.

Сотрудники ГПУ регулярно докладывали, что автокефальной церкви оказывает поддержку «исключительно шовинистически настроенное мещанство и часть украинской интеллигенции», которые в ее лице видят «базу к объединению всех шовинистических сил для создания при помощи церкви самостийной Украины» [699]. Последнее обстоятельство – то, что в условиях политического поражения украинского движения националистически ориентированные группы смотрели на УАПЦ как на легальную возможность продолжения работы по национальному строительству, – имело решающее значение как для нее самой, так и для движения в целом. Во главе автокефального движения стояли люди известных убеждений (по советской терминологии – «махровые петлюровцы»), многие из которых в прошлом участвовали в национальном движении и состояли в политических партиях. В первую очередь это касалось светских руководителей ВПЦР. Д. З. Лебедь докладывал в Москву, что «вокруг автокефализма группируется петлюровщина всех цветов и оттенков, вплоть до различных культработников и кооператоров» [700].

Имела УАПЦ тесные контакты и с «просвитами», с сотрудниками советских образовательных учреждений [701]. Были у автокефалистов связи с бандами и даже с Украинской коммунистической партией [702]. Контакты устанавливались в основном не на организационном, а на личном уровне. Скажем, автокефалисты-священники до принятия сана могли работать на ниве народного просвещения или участвовать в петлюровском подполье. Естественно, поменяв род занятий, они сохраняли прежние связи, или же прошлое само напоминало о себе, даже вопреки их воле и желанию. А укаписты, скажем, могли быть прихожанами УАПЦ. Кроме того, многие сторонники украинского движения знали друг друга лично, состояли в родственных связях. Таким образом, все «украинские» силы оказывались тесно связанными между собой. Приоритет национального примирял коммунистические убеждения или работу в сфере народного образования с церковностью. Лишь бы неизменной оставалась главная цель. УАПЦ как магнитом притягивала к себе национально ориентированные элементы украинского общества. Д. Лебедь даже полагал, что этим обстоятельством объяснялось отсутствие в республике «петлюровских организаций» [703].