Герд Кёнен - Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945

В конце Первой мировой войны, который Франция встретила в стане победителей, именно Россия (и прежде всего рухнувшая Россия), «обманутая» Италия и побежденная Германия стали — каждая на свой лад — очагами массовых тоталитарных движений, более или менее быстро и насильственным путем подчинивших себе государство и общество собственных стран, используя их для осуществления своих дальнейших целей. При этом «большевизм» Ленина, «фашизм» Муссолини, «национал-социализм» Гитлера представляли собой лишь модернизированные и приспособленные к особенностям конкретной нации синтезы уже существовавших идеологем, черпавших свою пробивную силу не столько в формулах и лозунгах, сколько в радикально изменившихся психологических диспозициях их акторов.

В данной книге мы прежде всего постараемся лучше понять, почему именно в Германии и России возникли и пришли к власти движения и идеологии, в каждом конкретном случае высвободившие внутри и вовне «уникальный» потенциал деструкции и уничтожения. Обе страны, каждая по-своему, не просто вышли из истории эпохи мировых войн. В этом процессе они были также самым интенсивным и сложным образом сцеплены друг с другом благодаря «отношениям любви-ненависти», как считает Вальтер Лакёр, полагающий, что «в истории это, возможно, единственный случай такого рода» {17} 17 Laqueur W. Russland und Deutschland. Berlin, 1965. S. 13. , и благодаря целой системе взаимных заимствований и перехлестов, почти всегда — явно или скрыто — в соотнесении с чем-то третьим, т. е. с «Западом».

Первая мировая война — исходный и главный генератор всех этих процессов. Она тотализировала все представления об общественном принятии решений, в невиданных масштабах мобилизовала гражданские и вооруженные массы и поощряла всякие формы фундаменталистского самовозвеличивания и самозванства. Она радикализировала все виды вражды и дружбы, все фобии и притяжения и вынудила даже сторонников плюралистичного и демократического общества придать своим целям идеологически-пропагандистскую форму. Вот почему можно утверждать, что все проявившие себя в истории идеологические комплексы и массовые движения XX столетия — во всяком случае в пространстве Европы — возникли в контексте Первой мировой войны и последующих революционных потрясений и переворотов. Как понятие «Запад», так и понятие «Восток» в политически-мировоззренческом смысле, в котором они наложили отпечаток на большую часть XX в., видимо, сформировались только в этот период. Формула Джорджа Кеннана, описывающая Первую мировую войну как «great seminal catastrophe» {18} 18 Джордж Кеннан предложил это понятие (довольно-таки вскользь, между прочим) в своем труде: Kennan G. F. Die franzosisch-russische Annaherung, 1875-1890. Berlin; Wien, 1981. S. 12. (слово «seminal» имеет здесь двоякий смысл — «первоначальный, зародышевый» и «плодотворный»), не в последнюю очередь передает этот факт, который лишь отчасти отражен в распространенном переводе данного выражения — «великая исходная катастрофа».

Россия и Германия, без сомнения, сыграли тут ключевую (фатальную) роль. Но наряду с этим они пережили, в гуще кризисов и катастроф, эпоху, отмеченную выдающимися культурными достижениями. Все это протекало в такой многообразной и интенсивной взаимосвязи, о которой сегодня уже не вспоминают и которая уже больше неосуществима. Но даже если так, следует все же попытаться реконструировать эту «взаимосвязь», или «комплекс».

«Стояла зима. Я сразу же… вернулся в Сибирь. Ночью Томск встретил меня глубоким снегом и лютым морозом. Я пробыл тут несколько месяцев, дождавшись, пока не зацвела степь. Тогда я направился вверх по реке, нанял работников и лошадей и поднялся на Алтайские горы. Я был Одиссеем в песчаных пустынях Монголии… чужеземцем среди монголов, этого самого рыцарственного и беднейшего из народов. С плеч моих спало тяжкое бремя. Оказавшись среди этих людей, я попал в одно из древних тысячелетий, и в этих диких краях понял, что такое свобода. Взгляните-ка на эту личность… первооткрывателя, путешествующего на свой страх и риск, с горсткой людей — сибирских возчиков и монгольских верховых… Их предводитель, оторвавшийся от духовной массы, породившей его, парит в воздухе. Этот бедный наблюдатель и пилигрим обозревает разворачивающиеся перед ним ландшафты… Но за ним, сквозь лабиринт неизведанного, тянется нить, которая раз и навсегда вплетает увиденное в сеть познанного» {19} 19 Paquet A. Skizze zu einem Selbstbildnis. Цит. по: Bibliographic Alfons Paquet / hg. Paquet Archiv in der Stadt- und Universitatsbibliothek. Frankfurt/M., 1958. S. 17f. .

Будучи предводителем, пилигримом и первооткрывателем, чужеземец обязан подтвердить свое превосходство в борьбе с человеком и природой. Об этом рассказ «Слуга», удостоенный позднее похвалы составителя одной антологии: «В рассказе "Слуга" великолепно выписана фигура ученого. Этот господин — повелитель, наделенный сильной волей, — не считаясь ни с чем, служит своему делу и своим духовным превосходством сламывает сопротивление русского работника» {20} 20 Geffert H. Einheitung // Der Sendling. Erzahlungen und Schilderungen von Alfons Paquet. Hamburg, 1919. S. II. .

Ненависть русского слуги вспыхнула из-за записной книжки его хозяина. «У этого немца есть Бог, который делает невозможной всякую общность с Ваней, — его записная книжка. Этой книжечке, которую он носит в кармане, служит он с утра до ночи. Бог знает, что он там понаписал» {21} 21 Ibid. S. 21. . Эта записная книжка сохранилась — стопка пропитанных потом и грязью тетрадок производит сильное впечатление, давая представление о психологическом состоянии автора. «Страна простиралась предо мной как карта… Сила воли: она превозмогает смерти и болезни», — записывает он еще по пути в Томск {22} 22 Reise nach China. Notizen I // NachlaB Paquet (далее — NL Paquet). A7: Tagebücher. Heft 13. BI. 46. . На будущее, после возвращения, он набрасывает «план стихотворения или эпоса» об Азии: «Социологическое, моторное и духовное в первую очередь, воздействие европеизма, выраженное в эпическом стиле… Как у Гомера!» {23} 23 Ibid. BI. 56.

О грандиозных жизненных альтернативах, представших перед ним, можно судить по следующей записи: «Вопрос, подняться теперь на ступеньку к власти или окончательно отречься от всего: обрести величие вне времени… сделаться [ученым и] писателем, пользующимся колоссальным успехом, политическим мыслителем (не партизанским вождем)… а может быть, основателем религии» [6] В квадратных скобках слова, зачеркнутые в оригинале. . {24} 24 Ibid. BI. 45.

В этих немногих поддающихся расшифровке обрывочных фразах уже содержатся все ингредиенты, которым предстоит — пусть лишь виртуально — определять дальнейшую судьбу нашего героя: писатель, ученый, политический мыслитель, партизанский вождь, основатель новой религии — на «ступеньке к власти»… Хорошо слышны интонации Заратустры. Можно отнестись к этому просто как к проявлению индивидуальной экзальтированности, так оно и есть. Но вместе с тем эти строки позволяют прикоснуться к галлюцинаторному мирочувствию и прометеевской дерзости целого поколения.