Герд Кёнен - Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945

Эти последние соображения во многом соответствовали тому, что в апреле 1919 г. высказал новый министр иностранных дел и руководитель делегации на переговорах граф Брокдорф-Ранцау. На совещаниях Штадтлерас доверенным лицом Брокдорфа, бывшим посланником в Швейцарии фон Ромбергом, план принял зримые очертания: путем демонстративного неподписания угрожающего мирного диктата рискнуть, допуская частичную оккупацию Германии, чтобы добиться лучших условий, — причем хорошую службу тут должен был сослужить призрак мировой большевистской опасности {692} . Брокдорф предложил включить Штадтлера в германскую делегацию на переговорах в Париже, однако не сумел добиться этого. Вскоре он сам подал в отставку. Придерживаться концепции наступательной политики уклонения стало уже невозможно. Герман Мюллер, действующий министр иностранных дел, социал-демократ, и Иоганнес Бель, министр по делам колоний (член партии «Центр»), по поручению большинства Национального собрания подписали в Версале мирный договор.

Лихорадочные усилия Штадтлера создать в последний момент еще внепарламентский фронт против подписания договора, как и прежние его попытки, не увенчались успехом. Со своим «Объединением беспартийной политики» он уже получил несколько обидных отказов, прежде всего от Фридриха Наумана, чьего согласия особенно добивался. Правда, некоторые видные деятели — среди них Отто Гётч (член новой Немецкой национальной народной партии, НННП), Адольф Грабовский (член Немецкой демократической партии, НДП Наумана) и Макс Коген-Ройс (лидер партии большинства — СДПГ) — все же вступили в объединение. Но провозглашенный на одном заседании «беспартийных деятелей» «Союз политического обновления» во главе с президентом — Штадтлером остался мертворожденным. Конспиративные переговоры с представителями берлинских гражданских советов, крупными промышленниками (такими, как Стиннес), лидерами профсоюзов (такими, как Штегервальд) и военными (такими, как майор Пабст) о том, чтобы в момент передачи условий Версальского договора призвать к «национальному сопротивлению», ни к чему не привели. Митинг 16 мая перед рейхстагом разочаровал, как и все остальное.

У Штадтлера оставались только его «Солидарии», которые теперь снова собирались у барона фон Гляйхена и обсуждали вопрос: «возможно ли еще выступление и где». Сам Штадтлер пришел к горькому выводу, «что борьбу нужно начинать с самого начала. С самого начала» {693} . Это был момент рождения «Июньского клуба» (Juni-Klub) и начала «консервативной революции» (названной так позднее), участники которой, однако, не приняли иллюзорного активизма неудавшегося дуче Штадтлера, преклоняясь перед эзотерическим элитизмом псевдоаристократа Артура Мёллера ван ден Брука.

Перед лицом развала фронтов и вырисовывающегося краха монархического строя Руководящий комитет Всегерманского союза в сентябре 1918 г. постановил создать «Еврейский комитет» с поразительно откровенно заявленной целью «использовать евреев в качестве громоотводов, отводящих гнев за всякую несправедливость». Председатель союза Класс призвал «не останавливаться ни перед чем» и хорошо помнить изречение Клейста по поводу французских интервентов: «Убейте их, мировой суд не будет спрашивать вас о причинах» {694} .

Словесные баталии подобного рода делают понятным, почему журнал Центрального еврейского союза в декабре констатировал, что «в Германии также» запахло погромами. «Также» означало здесь: как и в обширных частях Восточной и Юго-восточной Европы, прежде всего в Восточной Польше и областях Украины, охваченных гражданской войной, откуда приходили сообщения о погромах и резне все более устрашающего размаха и прибывали в Германию тысячи беженцев. Однако в Германии или Австрии о погромах речи не шло. Ни революционный переворот в ноябре, ни подавление «Спартаковского восстания» и последующие беспорядки весной 1919 г. не сопровождались заметными антисемитскими эксцессами.

Это относилось даже к Баварской советской республике, в которой тесно переплелись контрреволюционный и антисемитский моменты. В дневниковой записи Томаса Манна от 16 ноября 1918 г. говорится: «Угроза настоящего терроризма пролетариев… С другой стороны — погромные настроения в Мюнхене, сопротивление еврейскому правительству» {695} . Действительно, в нем боролись два чувства. Его отталкивал «еврейско-швабингско-радикалистский» [122]элемент, в котором он видел виновника хаоса революционной эпохи, и страшил «тип российского еврея, вождя мирового движения, эта взрывоопасная смесь еврейского радикального интеллектуализма и славянского христианского фанатизма», которому «Германия буржуазной культуры» (сам он относил себя к ней) должна противостоять «с напряжением всех сил и безоговорочным применением законов военного времени» {696} .

Эти «личные пожелания» Томаса Манна, явно направленные на восстановление буржуазного строя, не перечеркивали ту привлекательность, какую имели для него «русско-хилиастически-коммунистические» вопросы, которые он как раз в дни Баварской советской республики решил включить в «Волшебную гору», где они воплотились в многозначной фигуре еврейско-коммунистического иезуита Нафты. Его позиция в отношении внешней политики и политики союзов, близко подходившая к германскому варианту национал-большевизма, также осталась неизменной. После обнародования союзнических условий мирного договора в марте он уже стал подумывать о «новом национальном восстании», «пусть и в форме коммунизма, я не против» {697} . И до конца жизни он искренне желал для Германии взаимопонимания и прочной связи с Россией {698} .

В самосуде, учиненном солдатней над Розой Люксембург, Лео Иогихесом и Густавом Ландауэром, и в торопливо проведенных судах над вождями Баварской советской республики (такими, как Ойген Левине) свою роль, безусловно, сыграли антисемитские настроения. Но не менее ужасной была в конечном счете ненависть, обрушившаяся на Карла Либкнехта или красного матроса Карла Эгльхофера.

Чем большее значение придается антисемитским настроениям, тем труднее, впрочем, объяснить, каким образом в такой переломной фазе политикам, интеллектуалам, функционерам и активистам еврейского происхождения все-таки удавалось сыграть столь существенную роль. В период основания Веймарской республики в первый и единственный раз в германской истории ряд евреев находились на самой передней линии фронта политических событий как в либеральном и реформистском правительственном лагере, так и в лагере их конкурентов из радикальных левых кругов — и даже в лагере германско-национальной контрреволюции.