Алексей Юрчак - Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Передовица в «Правде» от 1 июля 1977 года вышла под заголовком «Идейность советского человека». В этой статье говорилось об одобрении советской общественностью проекта новой конституции СССР.

Факт одобрения, однако, упоминался здесь в чисто абстрактном смысле, без каких-либо подтверждений и примеров, что разительно отличало этот текст от того, как в середине 1930-х годов газеты освещали «реакцию советских людей» на текст предыдущей «сталинской» конституции. В 1930-х годах процесс обсуждения конституции, как мы видели выше, включал конкретные предложения читателей (настоящие или вымышленные) по изменению текста конституции, которые печатались в газетах с подробными ответами Сталина на них. То есть в газетах тогда был представлен детальный метадискурс на тему идеологического языка. А в 1970-х годах «обсуждение» конституции выглядело иначе. Упор здесь делался на абстрактную поддержку конституции, а не на конкретные «предложения читателей» или ответы главного «эксперта» страны по авторитетному дискурсу. Такого эксперта больше не было. Метадискурс, публично оценивающий и комментирующий идеологический дискурс, исчез. Это отличие между типами газетного дискурса в 1930-х и 1970-х годах отражает разницу между двумя моделями авторитетного языка — моделью раннего советского периода, когда этот язык находился под контролем внешней фигуры или внешнего редактора, находившегося за его пределами, и моделью позднего социализма, когда позиция внешнего редактора авторитетного языка исчезла. Это изменение в функционировании авторитетного языка повлияло на его внутреннюю лингвистическую форму. Для анализа особой формы авторитетного языка, которая возникла в период позднего социализма, рассмотрим несколько отрывков из передовицы 1977 года.

Одним из центральных принципов авторитетного языка в этот период была «подчеркнутая интертекстуальность» [68], заключающаяся в прямом или почти прямом повторении целых «блоков» текста от одной статьи к другой. Можно привести бесчисленное множество примеров такого заимствования. Например, сравним отрывки из двух текстов, написанных разными людьми и в разные годы, но в одном жанре авторитетного языка и на схожую тему — об «антагонизме социализма и капитализма». В первом тексте из книги, напечатанной в 1980 году, находим следующие формулировки:

В борьбе двух мировоззрений не может быть места нейтрализму и компромиссам. Империалистическая пропаганда становится более изощренной. […] Главной задачей комсомола […] является воспитание советской молодежи в духе коммунистической идеологии, советского патриотизма, интернационализма […] активная пропаганда достижений и преимуществ советской системы {124} .

Во втором тексте — в анализируемой передовице «Правды» от 1 июля 1977 года — читаем:

В борьбе двух мировозрений не может быть места нейтрализму и компромиссам, — говорил Генеральный секретарь ЦК КПСС товарищ Л.И. Брежнев на XXV съезде партии, [параграф 8]

[…] идейное противоборство двух систем становится более активным, империалистическая пропаганда — более изощренной. Это ко многому обязывает советских людей, [параграф 7]

Главное, на что должны быть нацелены усилия партийных организаций, — дальнейший рост внутренней зрелости, идейности трудящихся, […] пропаганда советского образа жизни, превосходства социалистической системы над капиталистической, [параграф 10]

Очевидно, что целые куски текста в этих двух изданиях крайне близки. Вряд ли один текст является прямой копией другого, но оба они, безусловно, создавались путем повторения одинаковых стандартных формулировок и применения одинаковых языковых принципов. Подобным образом были связаны не только одни тексты авторитетного дискурса с другими, но и тексты с нетекстовыми регистрами — визуальными формами, блоками ритуальных практик и так далее, — то есть на уровне всего авторитетного дискурса можно говорить не просто о принципе подчеркнутой интертекстуальности, имеющей отношение к текстам, но о принципе подчеркнутой интердискурсивности, имеющей отношение ко всем видам репрезентации.

Другим принципом авторитетного языка было использование ограниченного числа однотипных определений для характеристики конкретных понятий. Кэролайн Хамфри показала на примере небольшой сибирской газеты позднесоветского периода, что в языке ее политических статей почти всегда использовались одни и те же устойчивые связки существительных и прилагательных, их определяющих. Например, «успех» и «труд» в этих статьях обычно были «творческими», «помощь» была «братской», «участие» было «активным» и так далее {125} . К справедливому наблюдению Хамфри следует добавить, что подобные словосочетания не просто имели стандартную, застывшую форму, но эта стандартная форма постепенно становилась все сложнее. Например, в подобных словосочетаниях вместо одного определения стало использоваться несколько определений, причем многие определения использовались не в простой, а в превосходной степени. Почему возникли эти сложные определения и какую роль они играли в авторитетном языке? Для ответа на этот вопрос рассмотрим параграф 1 из текста нашей передовицы «Правды» [69]:

Высокий уровеньобщественного сознания трудящихся нашей страны, их богатейшийколлективный опыт и политический разум с исключительной полнотойпроявляются в дни всенародного обсуждения проекта конституции СССР.

В этом длинном предложении есть три стандартных словосочетания существительных с определяющими их прилагательными — «общественное сознание», «коллективный опыт» и «политический разум». Заметим, однако, что существительные сознание, опыт и разум здесь определяются не только прилагательными, но и другими определительными конструкциями. Так, «сознание» здесь не только является «общественным», но и имеет высокий уровень, а «опыт» является не просто «коллективным», но и богатейшим. Кроме того, понятия сознание, опыт и разум не просто «проявляются», а проявляются с исключительной полнотой, что тоже является сложным определением этих понятий.

В чем заключается роль всех этих сложных определений? Почему опыт не просто имеется, а является «коллективным» и «богатейшим» и не просто проявляется, а проявляется «с исключительной полнотой»? С помощью подобных конструкций в тексте могут создаваться так называемые пресуппозиции — то есть идеи, которые представляются текстом как само собой разумеющиеся факты, но в действительности таковыми не являются {126} . Как функционирует пресуппозиция, вообще можно проиллюстрировать путем сравнения двух следующих фраз: «глубоководное морское погружение» и «в этом месте море имеет большую глубину». В первой фразе идея о том, что море имеет большую глубину, представлена как данность, как не поддающийся сомнению факт. Во второй фразе эта идея представлена как новая информация, которую можно оспорить — например, поставив к этой фразе простой вопрос: «Действительно ли в этом месте море имеет большую глубину?» К первой фразе подобного простого вопроса не поставить.