Алексей Юрчак - Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Последняя реплика вновь напоминает замечание из более ранних примеров, когда школьные учителя рисования объясняли своим ученикам, что непрофессиональные портреты Ленина, в отличие от других портретов, неприемлемы именно с моральной точки зрения.

Это отношение Тони к «Ленину» не обязательно означало, что она положительно относилась ко всем идеологическим высказываниям или проявлениям советской жизни. Она, как Андрей и Игорь, относилась негативно ко многим сторонам идеологической жизни, не распространяя, тем не менее, это отношение на Ленина. Руководство партии, аппаратчики, райкомовские бюрократы, Брежнев воспринимались этими людьми как исказители чистых моральных принципов, а Ленин при этом воспринимался как олицетворение этих принципов. Неудивительно поэтому, что, хотя политические анекдоты про Ленина имели хождение в те годы, их было значительно меньше и рассказывали их значительно реже, чем анекдоты про других политических деятелей и персонажей [92].

При этом Тоня вспоминает, что под влиянием родителей и особенно своего критически настроенного родственника, дяди Коли, у нее со школьных лет выработалось осознание того, что в «идеях, выражавшихся партийным языком, была заключена некая лживость». Тоня недолюбливала свою школьную учительницу истории за то, что та, по словам Тони, слишком усердно использовала партийную фразеологию и слишком восторженно относилась «к нормам коммунистической морали» {171} — Тоня сознательно использует штамп авторитетного дискурса, чтобы подчеркнуть формализм подобных высказываний, создававший впечатление, что учительница либо кривит душой, либо не слишком умна. Согласно тогдашнему пониманию Тони, честный человек мог верить в коммунизм, но должен был быть критически настроен по отношению к партийным бюрократам и приспособленцам, которые рьяно и бездумно повторяли лозунги и следовали правилам, таким образом, по ее словам, «искажая саму идею».

Эта парадоксальная динамика отношений между авторитетным дискурсом и идеологической практикой делала организацию комсомольской работы проблемой особого рода. Большинство комсоргов и секретарей отдавало себе отчет в том, что многие поручения, которые они обязаны были распределять между рядовыми членами организации, требовалось выполнять лишь на уровне чистой формальности или вообще лишь делать вид, что они выполняются. Подчас выполнить эти поручения в буквальном смысле было просто невозможно. Однако комсорги и секретари также понимали, что такое формальное выполнение поручений все же не было лишено всякого смысла. Напротив, формальное выполнение поручений играло важную перформативную функцию [93], создавая условия и предоставляя ресурсы комсомола для проведения «работы со смыслом».

Как это ни удивительно, но организовывать чисто формальную деятельность тоже было делом непростым. Во-первых, ее надо было организовать так, чтобы на уровне отчетов она не выглядела формальной. Во-вторых, необходимо было придумать, каким образом вовлечь в эту деятельность рядовых комсомольцев, большинство из которых не горело желанием в ней участвовать. Причем, в общении с этими рядовыми комсомольцами нельзя было признавать слишком открыто, что эта деятельность действительно является формальной или фиктивной. Этого нельзя было делать ни по идеологическим причинам (открытое признание перечеркнуло бы всю деятельность как таковую, включая ее важную перформативную функцию), ни по моральным причинам (никому не хотелось признавать себя притворщиком или конформистом), ни из чисто практических соображений (это бы усложнило процедуру вовлечения рядовых комсомольцев). Таким образом, проведение комсомольской работы ставило перед комсоргами и секретарями множество необычных задач практического и морального толка, во многом не совпадающих с буквальным смыслом официальных заявлений. Как же решались эти задачи?

Маша, о которой говорилось выше, в середине 1980-х годов занимала пост члена комсомольского комитета своей калининградской школы. Как мы помним, в ее обязанности входило ведение статистики по успеваемости. Согласно стандартной форме в отчетах, которые Маша зачитывала на комсомольских собраниях школы, ей приходилось упоминать имена неуспевающих учеников. Это требование ставило Машу перед неприятной дилеммой. С одной стороны, ей нравилась работа в комитете комсомола, и она считала свою деятельность по анализу успеваемости интересной и полезной, не говоря о том, что эта деятельность приносила ей уважение учителей. С другой стороны, ей не хотелось выглядеть в глазах своих сверстников человеком, который завоевывает успех за счет других. По словам Маши, «важно было не портить отношений с другими учениками, особенно на такой почве» {172} .

Для решения этой дилеммы Маша старалась сделать так, чтобы в глазах ее сверстников, насколько это возможно, упоминание имен неуспевающих выглядело как чистая формальность, смысл которой не заключался в буквальном обвинении кого-то конкретно. То есть Маша старалась сделать так, чтобы аудитория воспринимала ее не как автора, формулирующего обвинение, а как посредника, транслирующего стандартную форму дискурса, созданную до нее. У Маши было несколько способов решения этой задачи — от чисто дискурсивных, позволявших ей снизить свое личное авторское я в тексте и свою ответственность за написанное, до практических, включающих переговоры с учениками. Например, она старалась выбирать для своего списка тех, кто считался неуспевающими уже не первый год, а значит, был выбран в качестве такового еще до нее. Но для придания серьезности этой работе, объясняет она, надо было упомянуть «хотя бы несколько новых, незатасканных имен». Поэтому Маша старалась в разных выступлениях избегать полного повторения одних и тех же имен. Кроме того, она старалась заранее поговорить с теми ребятами, чьи имена собиралась назвать, делая это в обычной обстановке, в жанре товарищеской беседы, отличающемся от авторитетного жанра. Она говорила: «Слушай, не обижайся, пожалуйста, но в моей тронной речи [выступлении на отчетном собрании школы] мне надо упомянуть тебя не в лучшем свете. Я лично против тебя ничего не имею, я к тебе хорошо отношусь. Но надо упомянуть. Ладно?» После этого «почти все нехотя соглашались», говорит Маша, «и я набирала необходимое количество имен». Подобные беседы, дружеский тон, шутливые ссылки на «тронную речь» должны были показать, что эту часть выступления следует понимать не буквально, а как формальный ритуал. Тем самым Маша стремилась выполнить сразу несколько задач: заниматься работой, которую она считала интересной и общественно важной; участвовать в воспроизводстве стандартной «проформы»; стараться не портить отношения с учениками школы; и, наконец, преследовать свои личные цели — окончить школу с золотой медалью, поступить в престижный вуз в Ленинграде, чему ее активная комсомольская деятельность, безусловно, способствовала и чего она в итоге достигла. Было бы неверно считать Машу лишь циничным карьеристом, или идеалисткой, или пассивным и безотказным человеком, которого «система» использовала в своих интересах. Маша не была циником и вполне искренне верила в важность многих задач, которыми она занималась, при этом активно игнорируя или адаптируя другие задачи и требования и к тому же, безусловно, заботясь о своих личных целях. Как и Маша, секретарь комитета комсомола НИИ Андрей, упоминавшийся выше, постоянно сталкивался со сложным выбором. С одной стороны, ему не хотелось потерять уважение коллег по институту, которых ему приходилось принуждать к выполнению рутинной и скучной работы. С другой стороны, он старался избежать выговоров от райкома за невыполненную работу. Кроме того, ему не хотелось сводить свою деятельность на посту секретаря комитета к пустой банальности, состоящей из бездумного исполнения стандартных процедур, лишенных содержательного и морального смысла, который, по мнению Андрея, в них изначально подразумевался. Андрей придумывал массу приемов того, как выходить из этого затруднительного положения, называя эти приемы своими «маленькими хитростями». Они помогали Андрею сохранять нормальные отношения и с вышестоящими комсомольскими органами, и с рядовыми комсомольцами, давая возможность выполнять, как чисто формальные поручения, в смысл которых можно было особенно не вникать, так к работу со смыслом, которую Андрей ценил. Маленькие хитрости были особенно полезны при распределении рутинных поручений среди рядовых комсомольцев, говорит Андрей: