Йоахим Радкау - Природа и власть. Всемирная история окружающей среды

Два вида горных работ, последствия от которых были наиболее тяжкими, то есть добыча железной руды и каменного угля, в доиндустриальную эпоху были побочными занятиями крестьян и осуществлялись в основном не подземным способом, а в открытых ямах, глубиной ненамного больше человеческого роста. Может быть, поэтому такой глубокий перелом в истории окружающей среды сначала не воспринимался как таковой. А может быть, ментальным переломом стала уже добыча золота с ее безудержной алчностью, и античные авторы были правы?

Плиний сообщает, что Римский сенат запретил поиск золота в Италии. Золотая лихорадка бушевала в завоеванных регионах, прежде всего в Испании. Горняцкие регионы начала Нового времени переживали также приступы «горной лихорадки», сильнее всего – в некоторых колониях. Но главной движущей силой динамика безграничных потребностей стала лишь в эпоху модерна. В «деревянный век» горное дело в целом не развернуло такой динамики роста, чтобы оторваться от социального окружения – разве что в колониальном Потоси в Боливии, но никак не в европейском Госларе [154]. Жизнь человека еще так не зависела от металлов, даже плуги долгое время делались из дерева. Железо долгое время больше ассоциировалось со смертью, чем с жизнью: отсюда и «ненависть к железу», распространенная, если верить Мирче Элиаде [155], вплоть до Индии, древней страны железа (см. примеч. 155). В Центральной Европе XVIII века, и в это время даже сильнее, чем ранее, было нормой выдерживать металлургические предприятия «в пропорции к лесам», хотя, конечно, можно спорить о том, что это означало в каждом конкретном случае.

Подводя итоги: именно потому, что в Центральной и Западной Европе снабжение лесом горных и металлургических предприятий в течение сотен лет неплохо регулировалось, а экологические проблемы в какой-то мере преодолевались, этот сектор экономики смог развернуть такую динамику, которая, в конце концов, в синергии с другими линиями развития победила все и вся. Здесь кроется коварство частичного преодоления экологических проблем. Частичный успех легко прикрывает незаметно подкрадывающиеся кризисы и таким образом отключает традиционные силы торможения, которые до того худо-бедно, но поддерживали баланс в отношениях между человеком и природой.

Существуют разные виды колониализма с различными последствиями для окружающего мира: с одной стороны, торговый, закрепляющийся только в портовых городах на морских побережьях; с другой – переселенческий, проникающий в страну более глубоко. Главная проблема торгового колониализма состоит в том, что он подчиняет колонизированные земли чуждому управлению и нарушает элементы саморегулирования натурального хозяйства. Переселенческий колониализм не всегда приносит с собой эту угрозу. Поселенцы нередко (и с успехом) стремятся к независимости от метрополии. Зато они часто гораздо более жестоко притесняют коренное население, подавляют его образ жизни и методы ведения хозяйства, чем колонизаторы, заинтересованные только в торговле и снятии прибавочной стоимости. С проникновением чужеземных поселенцев обрывается традиция передачи от поколения к поколению локального опыта. В самом благоприятном случае, если необходимость исторического эмпирического знания ясно осознается, сбор сведений об окружающей среде организуется заново, исследовательским путем. Для экологической истории значимы не только умышленные действия колониализма и империализма. Не меньшую роль играют и их непредвиденные, нечаянные последствия – «биологические инвазии», распространение многих видов далеко за пределы исходных местообитаний. Триумфальное шествие человеческих империй было также триумфальным шествием крыс, насекомых и микробов.

Римскую империю, прообраз всех западных империй, с XIX века подозревают в том, что она ускорила собственную гибель, разрушив окружающую среду. В 1864 году Джордж Перкинс Марш, посол Соединенных Штатов во Флоренции, опубликовал книгу «Человек и природа» [156], навеянную впечатлениями от уничтожения лесов как в Италии, так и в Америке. Для него было очевидным, что «жестокий и не скрываемый деспотизм» античного Рима есть causa causarum [157]деградации средиземноморского ландшафта. В наше время исследователь процессов опустынивания Хорст Г. Меншинг пишет как о доказанном факте, что Рим, продвигая хлебные культуры в семиаридные регионы Северной Африки, форсировал эрозию и опустынивание. Подтверждением служат для него римские руины в сегодняшней пустыне, а также заключения по аналогии из современного опыта (см. примеч. 1).

«Латифундии погубили Италию» ( Latifundia perdidere Italiam ) гласило известное обвинение Плиния Старшего. Плиний имел в виду, что земледельческое сословие Древнего Рима вследствие вечных войн было вытеснено крупными землевладельцами. Не факт, что этот процесс безусловно означал экологический коллапс. Но можно предположить, что все усилия ученых-аграриев напрасны, если почву обрабатывают рабы и арендаторы, совершенно не заинтересованные в том, чтобы сохранить богатства почвы для будущих поколений. Кроме того, вместе с латифундиями распространялось отгонное животноводство, а пастухи вряд ли считались с нуждами земледельцев, так что поля оставались без удобрений. Примерно с 200 года н. э. вечной проблемой Римской империи стали заброшенные поля ( agri deserti ). Возможно, основным мотивом бегства с земли был уход от растущих налогов. Тем не менее трудно объяснить это бегство, если не предположить, что доход с земли упал, ведь вряд ли в позднеантичный период людей особенно влекли к себе города. То, что упадок Римской империи сочетался с деградацией сельского хозяйства, подтверждено многократно. А нашумевшая теория об изменении климата, опираясь на которую Эллсворт Хантингтон в 1917 году развязал дискуссию об экологических причинах упадка культур, не выдержала проверку временем.

За всем этим никогда нельзя забывать, что требующий объяснения феномен – это прежде всего долговечность Римской империи, а не произошедший в конце концов упадок ее! С римских специалистов по сельскому хозяйству брали пример еще аграрные реформаторы XVIII века. Во времена расцвета Римской империи кризисные явления в сельском хозяйстве обострили понимание того, как важно сохранять плодородие почв (см. примеч. 2).

Империализм отчетливо кризисного характера входит в историю окружающей среды с Империей монголов Высокого Средневековья. Это были конные кочевники, сопровождаемые стадами овец и коз, из-за чего угроза перевыпаса была у них более высокой, чем у арабских кочевников-верблюдоводов. Поскольку господство монголов во Внутренней Азии никогда не закреплялось институционально, не существовало и высшей инстанции, которая могла бы взять на себя управление в вопросах обращения с окружающей средой. В Китае монгольские завоеватели признавали китайские административные методы, но не позволяли китайской культуре полностью себя абсорбировать. Значительные площади полей они превратили в пастбища. Но когда Чингисхан вскоре после нападения на Китай задумался о том, не стоит ли поголовно истребить китайцев и превратить весь Китай в поле для игрищ конных кочевников (во всяком случае, так пишет один китайский историк XIV столетия), то мудрому китайскому советнику удалось отговорить его от этого чудовищного плана: он подсчитал прибыль от налогов в случае, если Китай не будет разрушен (см. примеч. 3).