Йоахим Радкау - Природа и власть. Всемирная история окружающей среды

Состояние источников и уровень исследований для доиндустриальной Индии несопоставимо хуже, чем для Китая. Тем сильнее соблазн сконструировать экологическую историю Древней Индии с идеологических позиций. Авторы единственного на настоящий момент общего обзора «экологической истории Индии» трактуют доколониальное время в целом, хотя и со множеством отступлений, как эпоху гармонии между человеком и окружающим миром, а последующий период – как эру глубокого нарушения сложившегося баланса. На этом фоне господство моголов не означает резкого перелома. Изданная еще до «эры экологии» история сельского хозяйства в Могольской Индии, напротив, трактует индийскую историю как тысячелетнюю «упорную борьбу с природой» – против леса и пустошей (см. примеч. 36).

Вплоть до XIX века Индия была для европейцев страной чудес. Сегодня она из воплощения богатства превратилась в воплощение бедности. Прежняя картина вызывала в воображении образ райской природы, новая – разрушенной. Как объяснить такой контраст? Меняется ли только европейское восприятие, или экологическая история новой Индии и вправду есть история краха? Уже французский путешественник Франсуа Бернье, в XVII веке посетивший Бенгалию и считавший ее самой плодородной в мире страной, описал тамошнюю крестьянскую бедноту как массу несчастных людей, из которых местные администрации выжимали последние соки, так что те не способны были ни почувствовать свою землю, ни задуматься о сохранении ее плодородия. В отличие от Китая, в Могольской Индии налогами облагали не обрабатываемую землю, а получаемый урожай: это подавляло всякое стремление к интенсификации сельского хозяйства, но вместе с тем тормозило рост численности населения (см. примеч. 37).

Как империалисты, так и антиимпериалисты долгое время считали британское господство единственным переломом в истории Индии, уже в его начале гремели страстные обвинительные речи Эдмунда Бёрка [167]о том, что Англия была для Индии большим злом, чем монголы, и превратила ее из «рая» «в рыдающую пустыню». Более поздние исследования, напротив, принесли мнение о «маргинальности британского влияния» и «преемственности исторического развития». Присутствие англичан в этой огромной стране оставалось точечным: действие Империи осуществлялось прежде всего так, как умели использовать иноземную власть в своих интересах местные власти и сборщики налогов. Безусловно, британцы ослабили индийское натуральное хозяйство, поддерживая в интересах экспорта посадки хлопка, сахарного тростника и индигоферы красильной [168]. Тем не менее разница с колонизацией Америки очень велика: в Индии не было насильственно введено плантационное хозяйство, там сохранилась традиционная структура индийской деревни. Даже чай до второй половины XIX века выращивали в чайных садах, плантации появились позже (см. примеч. 38). Навязать индийскому субконтиненту европейскую макроэкосистему было невозможно. Даже здешние микробы не встали на сторону европейцев, а постоянно угрожали им болезнями и смертью.

Другие особенности экологической истории Индии обнаруживаются в сравнении с Китаем. В первую очередь это касается ирригации. Здесь сильнее всего проявляется принципиальное отличие истории Индии от истории Китая: дефицит государственного единства и преемственности и отсутствие развитой бюрократической традиции в доколониальную эпоху.

В некотором отношении Индо-Гангская равнина предоставляла столь же идеальные возможности для создания крупных ирригационных систем, как долины Нила, Евфрата и Хуанхэ. Сэр Проби Томас Котли, в 1830-е годы руководивший строительством Гангского канала, считал североиндийские равнины «регионом, самой природой предназначенным для искусственного орошения». Впрочем, столь однозначной эта естественная предопределенность не была. В Бенгалии земледелие было возможным и без крупных гидравлических сооружений: деревни имели свои колодцы, а летний муссон приносил дожди в самое нужное для роста злаков время. Правда, он был не особенно надежен, случались и засушливые годы. Собственно, для индийцев это был еще более сильный стимул к созданию крупных водных резервуаров, чем для китайцев (см. примеч. 39).

Инженер-гидравлик XX века приходит в восторг от Индии и называет ее «страной ирригационных чудес». «По разнообразию методов ирригации эта страна далеко опережает даже Китай». Однако столетиями не прерывавшаяся преемственность вплоть до XIX века была свойственна в основном Южной Индии, с ее традиционными деревенскими прудами ( tanks ) и сельскими колодцами, воду из которых отводили на поля с помощью водокачек, приводимых в действие двумя мужчинами. Такая система орошения не нуждалась в государственной власти (см. примеч. 40). Распад Могольской империи, который часто считается началом трагедии Индии, не должен был нанести вреда экономике и экологии индийской деревни.

До эпохи британского господства связь между водой и властью в Индии была далеко не такой тесной, как в Китае и Египте. Примечательно, что высокоразвитые ирригационные системы Мохенджо-Даро, города древней Индской цивилизации, не имели продолжения. Ни строитель плотин, ни укротитель речной стихии не стал центральной фигурой индуистской мифологии – вместо них прославляют бога Индру – освободителя рек. Правда, в Ригведе говорится, что индоарийские иммигранты изменили течение рек, чтобы орошать поля. «Артхашастра», древний индийский трактат по искусству управления государством (предположительно III век до н. э.), наставляет правителя облагать искусственно орошаемые земли более высоким налогом, и этому совету в индийской истории часто следовали. Это побуждало власть расширять площади ирригационных систем, однако снижало популярность подобных проектов среди подданных. Хотя отдельные правители тоже строили честолюбивые ирригационные планы, но подобные властные стратегии даже отдаленно не играли в Индии такой роли, как в Китае. Исходя из опыта Китая, где императоры связали долины Хуанхэ и Янцзы Великим каналом, можно было бы ожидать, что и индийские вожди проявят не меньшие амбиции и попытаются соединить между собой Ганг и Инд. Но для этого требовалась организация, а ее не было. Даже о каналах могольских императоров, на остатки которых постоянно натыкались британские гидростроители, литературные источники дают лишь примечательно невнятную картину. Поддержание работы многих каналов зависело от крестьян. Уже около 1600 года Бернье заметил, что оросительные системы разрушались, поскольку никто не был готов к работе над каналами. Тем не менее британские строители каналов в начале своей деятельности опирались, видимо, на индийский опыт (см. примеч. 41).