Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

В такой-то среде должна была вырастать будущая правительница России.

Мать Анны Леопольдовны, не будучи в силах выносить деспотизм и грубость мужа, оставила его, и в 1722 году уехала в Россию, домой, под защиту своего могущественного «дядюшки-батюшки» Петра Великого, захватив с собой и маленькую свою дочку, принцессу Анну.

Когда умер Петр, а за ним скоро отошла и императрица Екатерина Алексеевна, а потом и молодой император Петр II, и когда из Митавы явилась Анна Иоанновна, тетка маленькой принцессы, явилась как самодержавная императрица, маленькая принцесса была взята ею за родную дочь, тем более, что в скором времени принцесса осталась сироткой, – Екатерина Иоанновна умерла.

Положение маленькой принцессы быстро изменилось: она стала на виду, и притом в самом двусмысленном, тяжелом положении.

С одной стороны, немецкая партия, с Остерманом и графом Левенвольд во главе, тайно рассчитывала видеть в вей преемницу Анны Иоанновны или, по крайней мере, мать преемника; в ней хотели видеть соперницу цесаревны Елизаветы Петровны, которая для немецкой партии была не мила, не подходящая, потому что имела слишком русский нравственный облик и была несомненно любима русскими. С другой стороны, Бирон и боялся молоденькой принцессы, потому что она могла впоследствии занять трон Анны Иоанновны, и мечтал на ней построить свое бессмертие, женив на ней своего сына, и приблизив его к императорскому трону.

Вот почему с самого детства Анна Леопольдовна стала предметом всех придворных интриг, нашептываний, поглядываний, заискиваний, наговариваний и таких отзывов, как отзыв леди Рондо, и таких, – как графа Миниха. Это было яблоко раздора, которое соперники хотели, если не отнять друг у друга целиком, то разломить надвое, а в крайнем случае – совсем растоптать.

Но вот немецкая партия берет верх – и граф Левенвольд едет за границу искать для Анны Леопольдовны жениха.

Феофан Прокопович, этот ловкий тип обмоскалившегося малоросса, берет молодую принцессу под свое нравственное руководство. С другой стороны, в руководительницы ей дается г-жа Адеркас, о которой леди Рондо говорит, что гувернантка эта, вдова французского генерала, «очень хороша собой, хотя и не молода», что она «обогатила свой природный ум чтением», что «так как она долго жила при разных дворах, то ее знакомства искали лица всевозможных званий, что и развило в ней умственные способности и суждения», что «разговор ее может нравиться и принцессе, и жене торговца, и каждая из них будет удовлетворена ее беседой», что «в частном разговоре она никогда не забывает придворной вежливости, а при дворе – свободы частного разговора», что «в беседе она, как кажется, всегда ищет случая научиться чему-нибудь от тех, с кем разговаривает», что, по ее мнению, «найдется очень мало лиц, которые сами не научились бы от нее чему-либо» и т. д., – а что говорит леди Рондо, то редко бывает не пристрастно, как мы не раз это и видели.

Ясно, что молодая принцесса, попав в руки Феофана Прокоповича и г-жи Адеркас, этой пройдохи, которую потом и выслали из России, попала в такую школу, из которой юному существу трудно выйти не изломанным нравственно, особенно под перекрестным огнем наблюдений со стороны Бирона, разных шутов и шутих, немецкой и русской партий.

Но вот и жених найден для принцессы: это был Антон-Ульрих, принц брауншвейг-беверн-люнебургский.

Никому он не понравился в России – ни невесте, ни императрице.

– Принц нравится мне так же мало, как и принцессе, – говорила Анна Иоанновна Бирону: – но высокие особы не всегда соединяются по наклонности. Будь, что будет, только он никогда не должен иметь участия в правлении; довольно и того, если дети его будут наследниками. Впрочем, принц кажется мне очень миролюбивым и уступчивым человеком. Во всяком случае, я не удалю его от двора, чтобы не обидеть австрийского императора.

Невеста прямо показывала ему презрение: это был белокурый, робкий, тщедушный юноша и притом заика.

Его послали с Минихом в две кампании. Он оттуда воротился загорелым офицером, более возмужалым. Но и возмужалого Анна Леопольдовна не полюбила его: она любила уже красивого саксонского посланника, графа Линара, и эту страсть поддерживала в ней ее же гувернантка Адеркас.

– Вы, министры проклятые, – говорила она однажды Волынскому: – на это привели, что теперь за того иду, за кого прежде не думала; а все вы для своих интересов привели.

Волынский оправдывался, что это не его дело, что все это устроил Остерман.

– Чем же вы, ваше величество, недовольны? – спрашивал Волынский.

– Тем, – отвечала Анна Леопольдовна: – что принц весьма тих и в поступках не смел.

Ловкий придворный на это отвечал:

– Хотя в его светлости и есть какие недостатки, то напротив, в вашем высочестве есть довольные богодарования, и для того можете ваше высочество те недостатки снабдевать или награждать своим благоразумием.

Но это не утешало молодую девушку. Волынский просил ее, по крайней мере, не обнаруживать своего презрения к жениху при посторонних: «ибо в том разум и честь вашего высочества состоит».

– Если же, – заключил он свои утешения: – принц брауншвейгский тих, то тем лучше для вашего высочества, потому что он будет вам в советах и в прочем послушен, и что ежели бы вашему высочеству супругом был принц Петр Бирон, это бы хуже для вас.

Юного Бирона она, действительно, еще меньше могла выносить, чем тихого Антона-Ульриха.

Как бы то ни было, но время свадьбы приближалось.

2-го июля 1739 года совершено обручение жениха и невесты.

Очевидец этого грустного торжества говорит, что, когда все присутствовавшие при церемонии разместились по своим местам, «вошел принц, чтобы поблагодарить ее величество за согласие на брак его с принцессой: на женихе была белая шелковая одежда, вышитая золотом; его очень длинные белокурые волосы были завиты и распущены по плечам; мое воображение представляло его очень похожим на жертву. Когда он кончил свою речь, императрица приказала ему встать около себя под балдахином. Затем, великий канцлер и князь Черкасский ввели принцессу, и когда она остановилась прямо против императрицы, то последняя сказала ей, что изъявила согласие на брак ее с принцем брауншвейгским. При этих словах принцесса обвила руками шею тетки и залилась слезами; ее величество сохраняла несколько времени важный вид, но, наконец, сама заплакала. После речи великого маршала к невесте, императрица, оправившись от волнения, взяла кольца принца и принцессы и обменяла их, отдав принцу перстень принцессы, а ей – перстень принца. Потом она повесила портрет принца на руку принцессы, обняла их обоих и пожелала им счастья. Тогда подошла принцесса Елизавета Петровна и, заливаясь слезами, обняла и поздравила обрученную; но императрица отстранила ее, и принцесса, продолжая плакать, удалялась, предоставив другим продолжать поздравления и целовать руку у новообрученной. Принц, поддерживая невесту, старался утешать ее и представлял очень глупую фигуру среди всех этих слез».