Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

Книга, разумеется, не пошла. Скупой старик потерпел убытку до тысячи рублей в виде долга типографии.

Произошла, конечно, семейная сцена, когда Хераскова узнала о неблагоразумной скрытности мужа.

– Ах, Михаил Матвеевич! Что ты наделал! – говорила огорченная супруга (так передают эту сцену современники).

Старик молчит – у него нет оправданий, потому что улика на лицо: тысячи рублей из семейной экономии как не бывало. Но деньги все-таки надо еще было внести в типографию, очистить долг, а деньгами распоряжалась жена.

– Делать нечего – аминь! – сказала Хераскова, сжалившись над убитым стариком: – мое пророчество сбылось: возился, писал… На, вот деньги – кинь и знай,

– Как жаль, Лизанька, что ты не приохотилась быть пиитой! – отозвался обрадованный старик.

Говоря вообще, как ни малоизвестна историческая память всех этих, поименованных нами здесь четырех женщин, как ни скромно занимаемое ими в истории русского просвещения место, однако, они, соразмерно своим силам, честно служили духовным интересам страны, и, принеся ей хотя ту маленькую долю пользы, которую принято называть лептой вдовицы, сделали свои скромные имена едва ли не более заслуживающими бессмертия в истории человеческого развития, чем имена более громких исторических деятелей, но только на тех поприщах, которые с каждым годом теряют цену в глазах истории.

К сожалению, все произведения названных нами женщин в настоящее время стали библиографической редкостью, и самое бессмертие честных женских имен с каждым годом все более и более стирается не временем, а нашим равнодушием к памяти наших деятелей.

Небольшой период времени, начиная от конца 50-х и кончая 80-ми годами XVIII-го столетия, этот промежуток лет в 30 – не более, по справедливости, может быть назван счастливой эпохой в истории развития русской мысли.

Эти 30–40 лет, как ни были они мимолетны, оставили блестящий след в русской истории и дали русскому имени вес и значение в Европе.

Монсы, Балки и им подобные женщины, продукт болезненного состояния общества, сходят со страниц истории. Тайная канцелярия, застенок, Андрей Иванович Ушаков тоже не показываются на этих страницах, потому что в это время им нечего делать, и Россия, по-видимому, не нуждается более в Ушакове: мужчины не съезжаются тайно по ночам, чтобы перешептываться о низложении временщиков; женщина не попадает более в застенок, потому что «вместо заговора против какого-нибудь «канальи Лестока», заинтересована новым произведением своей приятельницы или чувствительным романсом в роде «Я в пустыню удаляюсь» Римской-Корсаковой, или любопытным переводным романом Храповицкой и т. д.

Вместо отрубленных голов, воткнутых на шесты, внимание толпы обращено на выставленные в окнах магазинов бюсты Ломоносова, Сумарокова, на новые книжки, глобусы, картины. О пытках стали забывать. Человеческая кровь сменилась типографскими чернилами – зачем же тут застенок, Ушаков, заплечный мастер?

Подметные письма и «пашквили», доносы, «слово и дело» – заменились «одами», трагедиями, и казни остаются только на сцене.

Во дворце – литературные вечера, и наши герои прямо от чтения новой трагедии скачут к армии и побеждают неприятелей.

Вообще что-то произошло такое, чего прежде не было.

И в государственной и в общественной жизни, в свою очередь являются и люди, которых прежде не было.

Мало того, происходит какая-то перестановка в классификации достоинств, качеств, понятий заслуг: литературные заслуги ценятся одинаково с заслугами государственными, служебными и т. д.

Мы уже видели, как отразилось все это на женщине и как «прекрасные россиянки» дружно и высоко подняли в своих руках и понесли вперед знамя возрождения русской мысли – знамение времени. В несколько лет русское общество дало истории восемь женских личностей, выставило небывалый в русской земле женский тип – женщин писательниц, которые прошли не бесследно в истории русского просвещения, и из этих женщин одна была императрица – Екатерина II, одна княгиня – Е. Р. Дашкова, и шесть других писательниц – Сумарокова (Княжнина), Каменская (Ржевская), Вельяшева-Волынцева, Римская-Корсакова (Зубова), Храповицкая и Хераскова.

Когда эти женщины продолжали еще свое литературное дело, к их знамени примкнуло шесть новых женских личностей.

Первой из них является княжна Екатерина Алексеевна Долгорукая, впоследствии супруга светлейшего князя Петра Александровича Меншикова.

Это вместе с Храповицкой – первые русские переводчицы.

Как на поразительную черту рассматриваемого нами явления укажем на следующее обстоятельство.

Лет за пятьдесят до этого умственного возрождения русской женщины, мы познакомились, в настоящих очерках, еще с одной княжной Долгорукой, Александрой Григорьевной, бывшей замужем за знаменитым Салтыковым, братом царицы Прасковьи.

Мы видели, какова была образованность этой княжны и каковы были ее познания в русской грамоте.

Эта княжна Долгорукая или супруга знаменитого Салтыкова так, например, писала в известной своими интригами и своей трагической участью сестре Анны Монс, Матрене Ивановне Балк:

«Государыня мая матрена ивановна много летно здравствуй купно са всеми вашими! писмо миласти вашей получила, в катором изволите ответствавать на мое писмо, каторое я к вам писала из кенез Берха, за что я вам матушка мая, Благодарствую и впреть вас прашу неизволте оставить и чаще писать, что свеливой маею радастию ожидать буду… прашу на меня и не изволте прогневатца, что мешвада за нешастием моим, на оное ваше писмо ответствавать, понежа у меня батюшка канешно болен огреваю четыря недели истен но в бедах моих несносных не магу вам служить маими писмами; ежели дает Бог Батюшку лехча, буду писать пространо на будущей почте сердешно сердешно сожелею о вашей балезне изволька мне от писать если вам лехча» и т. д., как мы уже видели раньше.

Бесспорно, язык княжны Долгорукой и правописание – ужасны.

И вдруг, в эпоху возрождения русской мысли, другая княжна Долгорукая, Екатерина Алексеевна, является уже блестящей по своему времени писательницей, участвует в русских литературных журналах; мало того, она первая переводчица, она знакомит Россию с Тассом!

«Воспитанная во всем блеске вельможной дочери, она не только ознакомила себя с лучшими иностранными писателями своего времени; но получила притом и весьма достаточное понятие о правилах языка отечественного, – другая редкость и в наше время!» – говорит о ней писатель 30-х или 20-х годов.