Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

«Господин Симолин, которого ваше императорское величество по всей справедливости удостаиваете своей благосклонности, извещен обо всем, касающемся госпож Штегельман и Корф, и господин Штединг (шведский посланник при русском дворе) будет иметь возможность, если ваше величество изволите приказать, сообщить подробности об их личностях.

«Я слишком хорошо знаю, государыня, безграничную доброту вашего императорского величества, и потому не опасаюсь, чтобы мой поступок показался нескромным монархине, ревностной ко всякого рода славе, и которой постоянное славолюбие – отыскивать несчастных и помогать им. Итак, указывать вам этих несчастных значит нравиться вам, и потомство столько же будет благословлять ваши благодеяния, сколько удивляться вашему царствованию».

Почти год не было никакого решения по делу г-жи Корф.

Тогда граф Ферзен вторично обратился к русской императрице с просительным письмом от 15 февраля 1796 года:

«Государыня! Благосклонность, с которой ваше императорское величество изволили принять первое письмо, которое я имел уверенность писать к вам, и та, еще большая, милость, которую благоволили присоединить к ней, подав мне надежду на ваше участие в пользу справедливых исканий госпож Штегельман и Корф относительно денег, которые они дали покойным их католическим величествам, внушают мне смелость напомнить вашему величеству это благодетельное обещание, о котором дела большой важности, без сомнения, заставили вас позабыть. Теперь больше чем когда-нибудь я уверен, что одно слово посланника вашего величества уничтожит все затруднения или скорее замедления, которые делаются относительно уплаты, и граф Разумовский, извещенный мной подробно относительно этого иска и средств к его удовлетворению, кажется, думает, что для вашего величества нисколько не было бы компрометацией то участие, которое вам угодно было бы оказать этим двум женщинам, вашим подданным, являющимся в настоящую минуту жертвами своих принципов, усердия и привязанности к несчастным государям.

«Итак, осмеливаюсь умолять ваше императорское величество, дабы вы благоволили дать повеление своему посланнику, и доброта, характеризующая все действия вашего величества, внушает мне уверенность, что я не тщетно умолял вас дать эти повеления, и что ваше величество благоволите прибавить еще одно – приказать, чтобы немедленно были отправлены те повеления, которые вам благоугодно будет послать».

На это последнее письмо Екатерина отвечала графу Ферзену 25 марта того же года:

«Господин граф Ферзен. Я получила ваше письмо, от 15 февраля, касательно госпож Штегельман и Корф и сегодня же сделала распоряжение, чтобы было приказано посланнику моему в Вене – принять в их делах участие и стараться помочь успеху их домогательств. Удовлетворяя таким образом вашей просьбе в интересах этих дам, я очень рада случаю уверить вас в моем уважении и благосклонности, а затем прошу Бога, чтобы он не оставлял вас, господин граф Ферзен, своею святой, праведной помощью».

Тогда же, по приказанию императрицы, граф Остерман писал к графу Разумовскому в Вену следующее:

«Милостивый государь! Граф Ферзен, находящийся теперь в Вене, отнесся непосредственно к императрице, прося заступничества ее величества за вдову Штегельман, которая хлопочет об уплате ей венским двором денежных сумм, данных ею взаймы покойному Людовику XVI во время его несчастного бегства из Парижа. Граф Ферзен, кажется, также прямо заинтересован в этом деле. Ее императорское величество приказала мне поручить вам разузнать настоящие подробности и обстоятельства сего дела, и совокупно с графом Ферзеном употребить с вашей стороны все старания в пользу г-жи Штегельман при министерстве его величества императора римского, но только в таком случае, когда вы убедитесь в законности ее претензии и узнаете о степени внимания, с каким венский двор принимает просьбу вдовы Штегельман, не придавая, однако же, вашему ходатайству ни в каком случае официальной формы и держась в пределах чисто дружеского посредства с нашей стороны».

Дальнейшая судьба баронессы Корф неизвестна.

Говоря вообще, история русской женщины ничего бы не потеряла, если бы имя баронессы Корф и совершенно было выпущено из списка русских исторических женщин; но имя этой женщины, как мы закатили выше, стало историческим на западе; оно неизбежно приплетается к истории бегства и казни Людовика XVI, к истории французской революции; русское правительство в свое время не могло отказать г-же Корф в признании ее русской по праву подданства и рождения; баронессу Корф так или иначе произвела Россия; женщина эта долго жила в нашем отечестве: все это, вместе взятое, ставить баронессу Корф в то исключительное положение, при котором имя ее не может быть обойдено молчанием ни историею Франции, ни историею русской женщины.

Притом же баронесса Корф является едва ли не первой из тех женщин, которые, особенно во второй половине XVIII века и в первой половине XIX стали нередко менять русскую жизнь и русские симпатии на более привлекательную жизнь запада, отрекались от своей страны, которой не знали, от своего народа, которого не любили и не хотели, да и не умели служить ему, отрекались от своей религии, чтобы променять ее на более привлекательную по своей внешней, политической и светской обстановке форму католицизма и с которыми мы еще имеем познакомиться в предстоящих наших очерках: это Свечина, княгиня Волконская, княгиня Голицына и другие.

В то время, когда дочь Сумарокова, впоследствии, по мужу Княжнина, и Каменская, по мужу Ржевская, воспитанные в кружке представителей только что зарождавшейся в России литературы, начинают собой новое поколение русских женщин, женщин-писательниц, когда вслед за ними, выступает с этим же именем еще более крупная женская личность, княгиня Дашкова, президент академии наук, а за ней целый ряд женщин-писательниц, учениц Ломоносова, Сумарокова, Княжнина, Новикова, в то время, когда русская женщина, как общественный деятель и литератор, становится уже весьма заметным явлением в общественной жизни, – нарождается новое поколение женщин, которые вырастают и развиваются под иными уже условиями, вне прямого влияния литературных и общественных деятелей, и вносят в русскую жизнь новый тип женщины, до того времени еще неизвестный.

Одним словом, нарождается поколение будущих «институток».

Как Сумарокова-Княжнина начинала собой поколение женщин-писательниц, так с Глафирой Ржевской зачинается поколение женщин-институток.

Девическое имя Глафиры Ржевской было – Алымова.

Алымова родилась в 1759-м году, в то время когда Сумарокова-Княжнина уже заслужила славу женщины-писательницы, и притом первой по времени; а когда умерла вторая, по времени, русская писательница, Александра Ржевская, рожденная Каменская, Глафире Алымовой было только десять лет.