Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

Литва, между тем, торопила со сватовством – явный признак, что ей было тяжко от Москвы и от Менгли-Гирея, разом давивших ее, и потому сватовство свое Литва ставила чем-то в роде парламентерского флага.

После первых разведок, пан Заберезский писал уже в Москву к самому приближенному боярину великого князя, князю Ивану Юрьевичу Патрикееву, которого мы уже видели выше при взятии Москвою Новгорода, где Патрикеев объявлял новгородцам последнее слово московского князя, а потом когда, за происки против Софьи Палеолог, Патрикеевых постигла опала. Патрикеев сам был из литовцев, как надо полагать, и Яков Захарьич был тоже литовский выходец, а потому литвины с своими московскими земляками и завязали речь о сватовстве. «Дознайся, – писал пан Заберезский князю Патрикееву, – у своего государя, великого князя, захочет ли он отдать дочку свою за нашего государя, великого князя Александра? А мы здесь с дядьями и братьями нашими хотим в том деле постоять». «Дядья» и «братья» – эти паны Старпие и равные в «литовской раде».

Особый посланец повез ответ князя Патрикеева пану Заберезскому.

Литва видимо еще более заторопилась. Той же зимой от литовскаго князя Александра явился на Москву послом пан Глебович. После, посольских дел пан Глебович был на обеде у великого князя. После обеда, по обычаю, великий князь послал с князем Ноздроватым на посольское подворье меды – поить посла. Подвыпивши, пан Глебович стал заговаривать с князем Ноздроватым о сватовстве, но не добившись ничего, хотел говорить об этом с князем Патрикеевым. Пировали потом у Патрикеева, снова выпили, и снова пан Глебович начал «задирки» о сватовстве. Патрикеев ничего не отвечал, потому что считал неприличным говорить о таком деле людям, находившимся в положении пирующих. Однако, на другой день, доложивши об этом великому князю, Патрикеев сам заговорил с Глебовичом о деле. Тот отвечал, что говорить лично от себя, а не от своего государя, и только просил выведать у великого князя: согласится ли он на брак своей дочери с их государем.

– По вашему, какому делу следует быть прежде – миру или сватовству? – отвечал на это Патрикеев.

Глебович сказал, что об этом поговорят с великими московскими людьми великие литовские люди, которые едут на Москву. С своей стороны Патрикеев сказал, что когда приедут литовские послы для заключения мира, тогда время будет начать речь и о сватовстве и что московские бояре этого желают, а до той поры и говорить нечего.

Между тем гонец Патрикеева, возивший в Полоцк ответ его пану Заберезскому, воротился с новым письмом этого последнего. Заберезский писал, что о сватовстве он говорил с князем, епископом и панами, что все они желают мира и родственного союза между государями и что этого желает и великий князь их Александр. Но на всякий случай Заберезский желал, до отъезда послов своих в Москву по этим делам, иметь ручательство в том, что начатое дело поведет к доброму концу;

«Как вы государя своего честь стережете, – писал он, – так и мы: если великие послы вернутся без доброго конца, то к чему доброму то дело пойдет вперед?

Но Москва хитрила и заминала речь о сватовстве: ей хотелось добиться существенных результатов в вопросе о мире.

Литва с своей стороны хитрила. Видя, что её подходы к сватовству не удаются, она пустила в ход опять окольные сношения. В ход были пущены «кречеты». Птицу эту любили литовские паны, большие соколиные охотники. «Задирки» посредством «кречетов» начались опять со стороны пана Заберезского с земляком своим Яковом Захарьичем.

Пан Заберезский прислал к Захарьичу в Новгород пробить позволение купить двух кречетов. Захарьич знал, что означали эти кречеты, и тотчас послал доложить об этом великому князю.

Иван Васильевич отвечал, что дело тут не в кречетах, а, конечно, засылает Литва затем, чтобы высмотреть что-либо, «или задираючи для прежнего дела». Поэтому Захарьич должен был послать к Заберезскому своего человека с кречетами и с грамотою о деле: «возьмутся за это дело, то дай Бог, а не возьмутся, то нам низости в этом нет никакой». Великий князь наказал также, чтоб в Полоцк с кречетами послали умного человека, который бы мог высмотреть тамошние дела и вежливо порасспросить; с посланцем же Заберезскаго отправить до границы пристава с наказом – смотреть, чтобы с ним никто дорогой не поговорил, и чтоб так делалось и вперед, когда кто из Литвы приедет.

Так дело тянулось почти два года. Видя бесполезность этих подсыпок и «задираний,» Литва решилась отправить в Москву большое посольство. В январе 1494 года явились большие послы – братья Петр Белый Янович, воевода Троцкий, и Станислав Гаштольд Янович, староста Жомоитский. Цель посольства была – мир с Москвою и укрепление вечной с ней приязни родственный связью.

Послы должны были представляться и великой княгине Софье Палеолог, матери невесты. До представления они спрашивали: будут ли при ней дочери? Послам отвечали, что дочерей не будет. Во время переговоров великий князь объявил, что согласен выдать дочь свою за литовского государя, если только ей не будет неволи в вере, в чем послы ручались головою.

Послы явились княгине. Там они увидели невесту, старшую дочь великой княгини, Елену. Ей в это время было около 18-ти лет. Без сомнения, смотрины невесты оказались благоприятными, потому что в тот же день последовало обручение, т. е. мена крестов с цепями и перстней.

Особу жениха представлял младший посол пан Станислав, а старший был отстранен потому, что был женат на другой жене.

Великий князь требовал, чтоб жених дал такую утвержденную грамоту: «Нам его дочери не нудить к римскому закону. Держит она свой греческий закон».

За грамотой отправлены были в Литву послы – князья Ряполовские. Это те самые Ряполовские, из которых одному, Семену, как мы видели выше, великий князь впоследствии отрубил голову за заговор против великой княгини Софьи и сына ее Василия и о котором Иван Васильевич отзывался, что Семен Ряполовский в Литве «высокоумничал». Ряполовским дан наказ: говорить накрепко, чтоб Александр дал грамоту о вере Елениной по списку слово в слово; если же он никак не захочет дать грамоты, то укрепить его на словах, пусть крепкое свое слово молвит, что. не будет ей принуждения в греческом законе. Ряполовские донесли из Вильно, что Александр дает грамоту, но только в такой форме: «Александр не станет принуждать жены к перемене закона; но если она, сама захочет принять римский закон, то ее воля». Ряполовские не принимали этой грамоты. Тогда Александр отправил в Москву нового посла, Лютавора Хребтовича. Великий князь спросил: зачем Александр изменил грамоту? Посол отвечал, что он не может отвечать на этот вопрос, не имея наказа. На это великий князь объявил: если Александр не даст грамоты по прежней форме, то он дочери за него не отдаст.