Федор Тютерев - Необыкновенные приключения юных кубанцев

- Девчонка одна напросилась - возьми да возьми. Я возвращался балкой, а она пришла туда за козой и тоже видела, как летчик выбросился с парашютом. Сказала, что санитарному делу обучена - сделает, ежли что, перевязку. И не возьми я ее с собой, летчик мог схлопотать гангрену, по-врачебному заражение, от которого умирают.

- Постой, это не та, конопатенькая, что поселились с матерью у деда Готлоба?

- Она самая. Токо... только она не конопатая, а немного веснущатая.

- 0х, здря ты, сынок, с ними связался! - Мать, снова занявшаяся было постелью, села на кровать обеспокоенная. - Они ить немчура, и мы не знаем, какого ляда пожаловали. Мало ли чево...

- Сперва и я так подумал. А потом рассудил: не все ж волки, кто серым родился! И потом, ее мать и теть Эльза - родные сестры.

- В народе говорят: и в семье не без урода. Знать бы, что у ей на уме...

- Нет, мам, они хуть и немцы, но - я так понял - наши, и вы о них плохо не думайте.

Было еще рановато, когда Андрей в одних трусах выскочил во двор размяться физзарядкой. Подтянувшись несколько раз на турнике, поколотив самодельную "грушу", умылся по пояс, надел новые штаны и рубашку. Есть не хотелось. Сказал матери, уже хлопотавшей по хозяйству, чтобы не переживала, если задержится опять. Огородом спустился в балку и направился в конец хутора.

Вчера, возвращаясь с лимана, торопились: матери - и его, и ее - уже, поди, беспокоились. Пожав Марте у калитки руку и сказав "До утра!", он заспешил домой. Отойдя, вспомнил про прящ, но возвращаться не стал. Интерес к этой подростковой забаве сошел на нет, уступив место более глубокому увлечению. Всю дорогу до хаты и весь остаток вчерашнего дня думалось только о Марте. Вот и сегодня: от предстоящей встречи было волнительно на душе... Не заметил, как оказался у крайнего огорода.

Межевой стежкой поднялся по пологому склону до конца кукурузы и решил немного здесь переждать: показалось, что пришел рановато. Сел под копешку, потянулся, сладко зевнул. Прошедшая ночь была душной, плелся какой-то кошмарный сон, и он явно недоспал. Солнце протискивалось сквозь оранжевую муть у горизонта и обещало день не менее знойный, чем вчера. Но это мелочь, подумал. Интересно будет, если он придет, а там ничего не готово. Несмотря на ее заверения, что приготовят с матерью все необходимое. Понадеялась, а мать решит, что ввязалась не в свое дело, отругает и больше вообще не пустит от хаты ни на шаг. Может, просто потому не пустит, что один на один с незнакомым и почти взрослым пацаном. А вобще, решил Андрей, этого опасаться не след: с Дедой-то они старые друзья, он верняк замолвит слово в его пользу!

Поровнявшись с терновничком, вспомнил о пряще; "Отдам его Мишке, он давно ими бредит", - подумал.

Шарик с будки зашелся было звонким лаем, но тут же и умолк: узнал старого знакомого. Во дворе индюк важно расхаживал около двух индюшек, довольно невзрачных с виду. А вот убранство пернатого щеголя вызвало усмешку: растопыренные крылья, хвост веером, синяя пупырчатая шея с длинной зеленой сосулей над клювом придавали ему скорее потешный, нежели важный вид. Услышав свист, задавака тряхнул сосулей и выдал несколько утробных звуков что-то вроде "куплю, плюх-плюх!" Через минуту скрипнула дверь, и из сеней показалась Марта. Пройдя к навесу летней кухни, приветливо улыбнулась:

- Здравствуй. Ты сегодня выглядишь по-другому.

- Зато ты такая же, как и вчера.

- Некрасивая?

- Скорей наоборот.

- Так я и поверила!

Одета в платье поверх шароваров - немаркое, с длинным рукавом, с двумя накладными карманами. Андрей понял: оделась специально для лимана. Но спросил:

- У тебя все в поряде?

- Ты хотел сказать - в порядке? Конечно: приготовили все необходимое. А у тебя? - кивнула на сандалет.

- Палец? Нормально! Бинт уже не нужен. Может, двинем, росы нет.

- Придется чуток подождать: мама хлеб выбирает из печи.

- А я торопился!..

- Успеем, сегодня - не вчера. 0н, наверно, еще спит. Груш хочешь?

- Принеси, я в этом году их еще не пробовал.

- Внизу не осталось - бойцы угощались. Идем влезем на дерево, наверху много. И дяде Саше нарвем.

Груша эта также знакома: ее плодами друзья Рудика угощались не один год. Усевшись на ветках, переглядываясь и улыбаясь друг дружке, они хрустели ими с удовольствием.

- На вашем порядке что, только трое девочек? - нашла она тему для разговора.

- Не считая мелких, да.

- А ребят сколько?

- Сичас пятеро. Со мной. Два приходятся тебе соседями. Еще не познакомились?

- Виделись издали. И еще я слышала, что одного зовут Патронка. Это, конечно, кличка. А почему его так прозвали?

- Мишку? Он как-то пальнул из отцовского ружья по воронам и хвалится: с первой патронки - пятерых укокошил. Отсюда и пошло: Патронка, - объяснил Андрей метод образования кличек.

- Странные у вас тут обычаи, - усмехнулась она. - У Рудика тоже кличка имелась?

- Обязательно: Рудой.

- Мар-та! - позвали от хаты.

- Бегу-у! Уже, наверно, все готово, - сказала она, спрыгнула вниз и убежала, придерживая карманы с десятком груш.

Неспеша доев свою, Андрей тоже слез и направился к навесу. Но едва отошел от дерева, как до слуха донесся странный, быстро нарастающий со стороны балки, шум. Вдруг резко, заставив вздрогуть, протарахтела пулеметная очередь. Кинулся через акации к дороге - по ней, вздымая шлейф пыли, мчали мотоциклы. За рулем и в колясках, оборудованных пулеметами, сидели, низко нахлобучив каски, военные с серыми от пыли лицами. "Так ведь это ж фрицы!" догадался он.

Мотоциклы сворачивали налево и катили вдоль хутора. Следом показались столь же быстроходные бронированные машины - танкетки. Две из них свернули в акации и заглохли в нескольких метрах от Андрея. Из люков вверху высунулись белобрысые, тоже с замызганными лицами, головы. Андрей присел за копешкой, затем, пятясь, отполз к терновничку - тому самому, где вчера приветствовал его красавец-петух.

С брони спрыгнуло трое оккупантов в комбинезонах и один, одетый иначе, - в кителе с погонами; последние, а также кобура на ремне, давали повод предположить, что он постарше званием. Захватчики, отряхивая пыль, громко переговаривались, бодро и беспечно, словно вернулись с приятной прогулки. Старшой прошел к сеням, грохнул сапогом в дверь, требовательно прокричал: Матка! Матка, виходить!

- Из сеней вышел Деда, заговорил с ним по-немецки. Подошли и остальные, обступили, загалдели. Получив пару ведер, направились к колодцу.

Шарик, до хрипоты в горле натягивая цепь, с яростным лаем кидался на проходивших рядом с будкой чужаков. Один из солдат замахнулся сапогом, но поддеть не сумел - пес увернулся. Шедший последним старшой достал пистолет и выстрелил дворняге в пасть. Собака свалилась, скребя лапами... Тем временем у колодца, раздевшись догола, по-жеребячьи ржали, обливаясь холодной водой, подчиненные. Убийца собаки неспеша сбросил китель, нательную, в серых от пота разводах, сорочку; тонкой струей ему стали сливать на спину, он отдувался, фыркал, блаженно кряхтел.