Алексис Токвиль - Старый порядок и революция

В странах, где государственная мощь набрала уже достаточную силу, рождается мало идей, стремлений, страданий, встречается мало интересов и страстей, которые рано или поздно не обнаружили бы себя в полной мере перед государственною машиною. Посещая архивы таких стран, можно получить не только очень точное представление об используемых методах правления - вся страна открывается вашему взору. И чужестранец, изучивший всю конфиденциальную переписку, накопленную в папках министерства внутренних дел или префектур, вскоре станет более осведомленным в наших делах, нежели мы сами. Из настоящей книги вы узнаете, что в XVIII веке управление обществом было уже очень цивилизованным, всемогущим, необычайно деятельным. Администрация непрерывно кому-то помогает, кому-то мешает, что-то позволяет. Она многое могла пообещать и многое дать. Множеством различных способов она влияла не только на общее положение дел, но и на судьбы отдельных семей и личную жизнь каждого человека. Кроме того, она действовала негласно, поэтому люди не боялись поведать ей о своих самых затаенных затруднениях. Я употребил очень много времени, чтобы изучить все, что осталось нам от Старого порядка как в Париже, так и в провинциях.

Как я и ожидал, Старый порядок предстал передо мною во всей живости, со всеми своими идеями, страстями, предрассудками, обычаями. Каждый человек свободно говорил на своем языке и ( стр.4) поверял самые затаенные свои мысли. В конце концов я обрел понимание старого общества, коим не обладали люди, жившие в эту эпоху, поскольку я имел перед глазами то, что никогда не открывалось их взору.

По мере углубления в мое исследование я поражался, постоянно подмечая в жизни Франции тех времен черты, удивляющие нас в жизни сегодняшней. Я находил там во множестве чувствования, которые, как я думал, порождены Революцией; я находил там во множестве идеи, которые, как я до сих пор считал, также происходят из эпохи Революции; я находил там тысячи привычек, полагая, что и они также привнесены Революцией. Повсюду находил я корни современного общества, глубоко вросшие в ту старую почву. Чем ближе приближался я к 1789 г., тем отчетливее понимал, как формировался, рождался и креп дух Революции. Мало по малу моему взору открылась вся физиономия Революции. Возникшие очертания уже предвещали ее бурный темперамент, гениальность; да это и была самая революция. Я обнаруживал не только причины первых ее усилий и порывов, но в большей степени даже предвестники отдаленных ее действий, поскольку Революция имела в своем развитии две отчетливо разнящиеся фазы. Первая из них - когда французы, казалось, стремились полностью уничтожить свое прошлое; вторая же - когда они попытаются частично заимствовать из этого прошлого. Таким образом, имеется множество свойственных Старому режиму законов и политических привычек, которые в 1789 г. разом исчезли, а несколькими годами позже появились вновь подобно некоторым рекам, уходящим под землю, чтобы немного далее вновь вырваться из-под земли, блистая прежней гладью вод меж новых берегов.

Собственно, цель книги, предлагаемой мною вниманию читателя, - попытаться понять, почему великая революция, зревшая в то время почти на всем континенте, разразилась у нас раньше, чем в иных странах; почему она как бы сама собой вышла из общества, которое ей предстояло тотчас же разрушить; и как, наконец, старая монархия могла потерпеть столь полное и внезапное поражение.

По моему замыслу предпринятое исследование не должно было ограничиваться этим. Если время и силы не иссякнут, я намериваюсь проследить сквозь перипетии этой долгой Революции судьбы французов, с которыми мне в жизни довелось близко сталкиваться при Старом порядке и которые были им воспитаны. Я хотел бы показать, как судьбы этих людей изменяются и преображаются в зависимости от событий, но вместе с тем сохраняют свою природу, то есть беспрестанно являются в облике, несколько отличном от прежнего, но всегда узнаваемого. Я прошел бы вместе с ними первые дни Революции 1789 г., когда любовь к равенству и любовь к свободе наполняли их сердца, когда они жаждали создать не ( стр.5) просто демократические институты, но институты подлинно свободные; не только уничтожить привилегии, но признать и права и сделать их священными для каждого. То было время молодости, энтузиазма, гордости, благородных и искренних страстей, время, которое, несмотря на все его ошибки, люди навечно сохранят в своей памяти и которое долго еще будет смущать покой и сон всякого, кто захочет очернить или поработить эти благородные порывы.

Прослеживая быстрым взором путь нашей революции, я попытаюсь показать, какие ошибки, какие неверные оценки привели к тому, что те же французы отказались от своих первоначальных целей и, забыв о свободе, возжелали сделаться лишь равными во всем служителями господина мира. Я покажу, как правительство гораздо более сильное и более абсолютистское, чем опрокинутое Революцией, захватило н сконцентрировало в себе всю власть, уничтожило все свободы, купленные столь высокой ценой, и на их место воздвигло пустые образы. Я прослежу, как это правительство назвало суверенитетом народа голосование выборщиков, которые не способны были ни научиться чему бы то ни было, ни общаться меж собою, ни выбирать; как оно назвало свободным голосованием за налог согласие рабски покорных и молчаливых собраний; и как, полностью лишив нацию способности к самоуправлению, основных гарантий права, свободы мыслить, писать и говорить, т. е. всего самого ценного и благородного из завоеваний 1789-го года, оно еще и пыталось прикрыться этими словами.

Я остановлюсь на том моменте, когда, как мне представляется, Революция почти заканчивает начатое ею дело и дает рождение новому обществу. Я сосредоточу затем спое внимание на этом самом обществе. Я попытаюсь различить, чем оно походит на предшествующее ему и чем отлично от него; выявить то, что мы утратили в гигантской всеобщей смуте, равно как и то, что мы создали нового; наконец, я попытаюсь заглянуть в будущее.

Вторая часть моего труда уже сделана вчерне, но она еще нс достойна, чтобы предложить ее вниманию публики. Удастся ли мне его закончить? Кто может дать ответ? Судьба человека имеет еще более смутные очертания, чем судьба народов.

Я надеюсь, что написал настоящую книгу без предрассудков, но не претендую на беспристрастность. Вряд ли французу позволительно быть бесстрастным, когда он говорит о своей стране и размышляет о своем времени. Сознаюсь, что в ходе изучения мною Старого общества в каждой из его частей я никогда не упускал из виду новое общество. Я не только хотел узнать, какой болезнью заболел больной, но и то, как ему удалось избежать смертельного исхода. Я поступал подобно медикам, в каждом угасшем органе ищущим законы жизни. Моей целью было создать картину, которая, будучи исключительно точной, могла бы еще и поучать. Таким ( стр.6) образом, всякий раз, как я находил в наших отцах мужественную добропорядочность, столь необходимую нам сегодня, но почти утраченную, всякий раз как я обнаруживал в них подлинный дух независимости, стремление к великому, веру в себя и в высшую причину, - я всячески подчеркивал эти черты. Равно как и тогда, когда я обнаруживал в законах, идеях и нравах того времени следы каких-либо пороков, подточивших старое общество и еще живущих в нас, я со всей старательностью освещал их, чтобы люди, видя уже принесенные этими пороками беды, поняли, что они чреваты еще большим злом.