Джузеппе Боффа - От СССР к России. История неоконченного кризиса. 1964-1994

На практике принцип разделения властей был перечеркнут во имя установления сильной президентской власти. Это уже само по /261/ себе характеризует наметившуюся тенденцию. Но еще более значителен тот факт, что жертвой всего этого стала «конституционность», то есть первооснова любой конституции, которая понимается как фундаментальное соглашение о сосуществовании граждан в рамках государства. А это означает, по мысли ученого, «что, в отличие от последних лет, в будущем конституционность уже не сможет служить сдерживающим фактором, важным препятствием на пути возможного диктатора... Она станет лишь условным понятием, которое легко может быть загнано в угол политиками»[7]. Даже уже сегодня нельзя утверждать, что и новая конституция, предоставляющая президенту широчайшие полномочия, соблюдается и уважается[8].

От центра страны подобная ситуация волнами расходится по периферии. Сегодня отсутствует закон о полномочиях местной администрации в России. Новая конституция на сей счет молчит. Есть только несколько изданных в конце 1993 года президентских указов общего характера, согласно которым старые Советы распускаются, но что должны и что могут делать приходящие им на смену органы — неизвестно. Видимо, столь неопределенное законодательство не очень годится для такого случая. Отсюда, действительно, и исходит попытка укрепить власть не избранных, но назначенных президентом губернаторов, которые нередко выбирались из старых руководителей обкомов и которые также не подлежат контролю выборных органов. Едва став верховным руководителем России, Ельцин в конце 1991 года и в начале 1992 года старался определить их как своих личных представителей на местах.

Это решение в свое время тоже объяснялось необходимостью противостоять маячившей тогда угрозе развала России. Развал СССР рисковал повториться в виде аналогичного явления уже внутри российского государства, которое и сегодня, несмотря на отделение от других республик бывшего Советского Союза, занимает обширную территорию с разнородным населением, где рядом друг с другом живут различные этнические группы. Причем некоторые из них, довольно многочисленные, имеющие богатую историю, уже располагали относительной государственной автономией в рамках бывшего Союза. Центробежные тенденции проявлялись по всей России, и не только в районах, представлявших собой сложную этническую мозаику, но и в регионах с количественно преобладающим русским населением, например в некоторых районах Сибири. В ответ на это Москва заявила, что хочет воспрепятствовать анархическому дроблению страны. Аргумент вполне понятный, но, как мы знаем, не новый, поскольку на него всегда ссылались и в России, и в СССР для оправдания политики централизации власти и авторитаризма. Но этот аргумент подтверждает изменение тенденции сравнительно с периодом перестройки в том, что касается соотношения между явлениями /262/ федеративного и унитарного государства. По форме российская республика является федеративным государством и в этом качестве входила в состав бывшего Советского Союза. Однако новая, ельцинская конституция сильно смягчила эту ее характеристику. Здесь надо внести одно уточнение. Похоже, что даже эти меры не смогли восстановить авторитетную центральную власть. Внешне очень сильное правительство Ельцина сегодня кажется неспособным заставить исполнять и уважать свои указы в российских провинциях.

В этих обстоятельствах неудивительно, что спустя два года после развала СССР избирательная активность населения резко упала. Представляется спорным, что политические выборы в декабре 1993 года (выборы плюс референдум по конституции) действительно привели к урнам те 50% избирателей, позволивших считать их состоявшимися. Факт таков, что проходившие весной следующего года выборы в местные органы власти во многих областях не собрали и 25% избирателей и в силу этого были объявлены недействительными. Временный и поверхностный характер существующих политических партий, представляющих собой всего лишь коалиции верхушек, — еще одно проявление того же феномена, который не зря был охарактеризован как «растущее охлаждение многих русских к демократической практике»[9].

То достаточно ограниченное и нестабильное пространство, в котором демократические идеи получили в России развитие в годы перестройки, теперь сильно сократилось. Критический поворот наметился именно с насильственным роспуском парламента осенью 1993 года. Все те, кто в различных странах мира высказывались в пользу этой меры, сослужили дурную службу делу российской демократии. Многими гражданами этот момент воспринимался как начало трагедии, когда русские снова пытались решить политические проблемы, убивая друг друга. «Это только начало, худшее еще впереди», — говорили многие, видевшие в этом событии призрак гражданской войны[10]. Возможно, что такое мнение было чрезмерно пессимистическим. Но верно и то, что недоверие к демократии, к политике в целом и к «политикам» в частности, которое в течение многих месяцев постепенно усиливалось, начиная с этого момента стало еще более глубоким. Если это демократия, то лучше уж обойтись без нее — таково было мнение многих. Даже роковая схватка августа 1991 года поблекла в памяти народа. Об этом говорит сам Ельцин, считающий себя героем тех событий: «Люди неохотно вспоминают об этом. Если раньше они с гордостью рассказывали друзьям о ночах, проведенных на баррикадах, то теперь хвастаются тем, что не встали ни на ту, ни на другую сторону, что не вернулись из отпуска и не приняли абсолютно никакого участия в событиях»[11].

На этом основании никто не возьмется утверждать, что Ельцин уже установил в России свою диктатуру, даже если он и обнаружил /263/ явную склонность к правлению диктаторскими методами, чтобы компенсировать резкое снижение собственной популярности. Так что некоторые московские интеллигенты, бывшие его приверженцы, теперь прямо-таки вопиют о «необрежневизме»[12]. Подозрение в отношении Ельцина существует: некоторые серьезные западные исследователи утверждают, что в результате ельцинской политики Россия «не получила никакой политической системы [...], на ее долю пришлись лишь попытки установить режим личной власти»[13]. Но наиболее серьезная проблема не связана с личными наклонностями Ельцина. Настоящая опасность заключается в том, что «столь слабый политический организм», каковой сложился в России в последние годы, «не смог бы противостоять резкому и решительному развороту своего руководителя к авторитаризму»[14]. Либо этого руководителя, либо, надо уточнить, любого другого кандидата в диктаторы. Трагедия состоит в том, что «русские сегодня... готовы передать власть и полномочия в руки одного человека». Потому что «желание иметь энергичного лидера и могущественное государство еще никогда не было таким сильным»[15].