Джузеппе Боффа - От СССР к России. История неоконченного кризиса. 1964-1994

Контрреформа состояла в отказе от первой организации промышленности, проведенной Хрущевым в 1957 году несмотря на упорное сопротивление: для устранения выявлявшихся уже тогда недостатков экс-лидер хотел перейти от вертикальной организации производства на уровне отраслевых министерств, отвечающих за всю страну, к децентрализованной организации на региональной основе[29]. В сентябре 1965 года решено было вернуться к старому. Реформа же должна была уравновесить возродившееся стремление к централизации решением проблемы уже не в области организации, а в большей степени в сфере непосредственно экономической, и в этом заключалось главное, что было столь дорого предложившим ее экономистам. Нет надобности обращаться к подробностям, которые сегодня имеют разве что археологическую ценность[30]. Достаточно вспомнить основные ориентиры, заключавшиеся в предоставлении большей автономии отдельным производственным единицам — советским предприятиям, автономии относительной, но более значительной по сравнению с прошлой.

Отныне предприятиям не должны были диктоваться сверху мелочные указания по поводу их деятельности, распоряжения могли касаться лишь наиболее важных параметров. Оставаясь в рамках этих параметров, предприятие могло самостоятельно распоряжаться частью доходов от своей деятельности, пуская их либо на самофинансирование, либо на стимулирование труда персонала. Так, предполагалось возродить, казалось, напрочь утраченный дух инициативы. Планирование тоже должно было изменить свой характер: не доскональное предписание всего, что должно делаться год за годом, а указание перспективных ориентиров, позволяющих предприятию при соблюдении целой серии норм и правил выбирать собственный путь, направленный, как всегда, на достижение общих целей. В сущности, речь шла о переходе от системы административного управления к более гибкой, способной использовать экономические рычаги для достижения желаемых результатов. В итоге многое должно было измениться, начиная с системы ценообразования. Новый курс, казалось, заслуживал тем большего внимания, что Косыгин предлагал рассматривать его как начало процесса дальнейшего развития[31].

Однако шесть месяцев спустя, на XXIII съезде партии, на котором как раз должны были намечаться основные ориентиры развития страны, Косыгин, автор одного из двух главных отчетов — экономического, о реформе не говорит ни слова. О ней вскользь упоминает Брежнев. Но это упоминание звучит формально и неопределенно, а /19/ само слово «реформа» из него снова исчезло[32]. Факт этот никак не стоит обходить вниманием, поскольку история последующих лет — в значительной мере история несостоявшихся реформ, которые сначала были заявлены, но потом либо ушли в песок, либо были выхолощены. Мы еще вернемся к рассмотрению этого явления. Случившееся на XXIII съезде партии сразу обнаруживает одну из основных его особенностей. В ходе съезда никто не выступал против реформы, но никто и не отметил ее важности, что традиционно делалось всякий раз, когда хотели продемонстрировать народу серьезность задуманных преобразований. Для опытного глаза это означало, что оппозиция намеченным реформам хотя и оставалась скрытой, тем не менее была достаточно сильной.

Оппозиция в высших инстанциях отражала широкое по всем направлениям сопротивление аппарата. На самой вершине власти к реформам скептически относились и сам Брежнев, и его окружение[33]. Пять лет спустя, на следующем съезде партии, когда о замыслах Косыгина почти и не вспомнят, Брежнев выдвинет другую идею: сделать более эффективным прежний аппарат управления при некоторой модернизации экономики за счет использования широкой компьютерной сети[34]. Но даже этот проект не будет выполнен: задуманный как некий суррогат истинной реформы, он был не в состоянии дать ожидаемых результатов[35].

В марте 1965 года на Пленуме Центрального Комитета партии Брежнев выступил поборником новой аграрной политики еще до того, как Косыгин представил свой проект экономической реформы. Задача восстановления советского сельского хозяйства, находившегося в глубоком кризисе со времен Сталина, была любимым коньком Хрущева. Дело шло с переменным успехом, но после катастрофического неурожая 1963 года появилось предчувствие провала. Для последующих руководителей, пришедших на смену Хрущеву, задача могла показаться более простой. В 1965 году всю или почти всю вину за прошлые неудачи пытались свалить на Хрущева. Что касается принимаемых решений, то Брежнев предпочитал прагматические варианты, предполагая использование различных средств, начиная от увеличения капиталовложений в деревню и кончая повышением уровня жизни крестьянства[36].

Но было кое-что, чем аграрные проекты нового руководства напоминали план промышленной реформы, горячо отстаиваемой Косыгиным. Как тогда, так и теперь основные направления существующего порядка не менялись, не считая тех незначительных аспектов, которые и прежде предполагалось корректировать. При этом оспаривались утверждения тех зарубежных наблюдателей, которые предсказывали изменение экономической и социальной системы или утверждали, что такое изменение уже происходит[37]. Но и в случае с /20/ косыгинской реформой, и теперь давались обещания расширить автономию отдельных предприятий, чтобы повысить их эффективность и стимулировать инициативу. Однако если на практике это было сложно даже в промышленности, которая всегда была гордостью существующего режима и предметом его максимальных забот, то тем невероятнее выглядела такая задача в области сельского хозяйства, которое более 30 лет приносилось в жертву первоочередным требованиям тяжелой промышленности и военным нуждам. И наконец, как в косыгинской реформе, так и в новом случае не обращалось внимания на необходимость отведения определенной роли рынку, его требованиям, его непосредственным связям с производителями. Этому препятствовало переплетение идеологических предрассудков, инерции традиций, сложившихся интересов.

То ли в результате реформаторских усилий, то ли в связи с более жестким правлением, которым часто сопровождается приход к власти новых руководителей, а может, благодаря надежде на будущие успехи первая стадия брежневского правления оказалась достаточно благоприятной для советской экономики. Позднее о ней будут вспоминать почти с ностальгией, как о годах относительного благоденствия. Статистика отмечала ускорение темпов развития, что, казалось, говорило об изменении прежде преобладавшей тенденции к их замедлению. Впервые, тоже по инициативе Косыгина, намечалась программа, в соответствии с которой производство автомобилей должно было увеличиться в четыре раза в течение пяти лет: фирма ФИАТ строила огромный завод на берегу Волги в городе Тольятти[38]. И хотя России было еще далеко до уровня оснащенности автомобилями, достигнутого в Америке и Западной Европе, казалось, что она приближается к нему. Были расширены также программы жилищного строительства. В действительности же того качественного скачка в эффективности экономики, к которому стремился Косыгин, не произошло, и позднее пришлось признать ограниченность этого эфемерного прогресса. Но даже несмотря на то, что расчеты не оправдывались, результаты все же не казались такими удручающими, что, в свою очередь, становилось аргументом в пользу тех, кто предпочитал не заходить далеко по пути истинных реформ.