Владимир Толмасов - Сполохи (Часть 1)

К столу подходили другие чернецы, кланяясь архимандриту, выводили подписи за себя, за детей духовных, за больничную братию.

Отец Илья сидел насупившись, зорко следил за каждым, и взор его был угрюм и темен...

3

Над Белой башней повисло маленькое злое солнце. Откуда-то тянуло гарью. Было знойно, пыльно и душно. "Быть грозе", - подумал Бориска и, увидев, что Корней уже проходит Святые ворота, бросился за ним.

Выйдя из крепости, Корней свернул к часовне, белевшей на берегу бухты, и Бориска решился окликнуть брата. Тот в недоумении остановился.

- Ты... - молвил и, помолчав, спросил: - Был там?

Бориска понял, кивнул головой.

- Так-то, братуха, - ноздри у Корнея раздувались, лицо было мрачным.

- Бросил бы ты эту затею, - проговорил Бориска, - живи тихо...

- Дурак! - оборвал его старший. На губах появилась вымученная улыбка. Он положил руку на Борискино плечо.

- Прости, братуха. Не в себе я.

Они побрели к часовне. Корней толкнул дверь, сбитую из толстых скрепленных коваными жиковинами2 досок, и первым вошел в небольшое, пахнущее сыростью помещение.

На полках по всем стенам стояли иконы старых3 и вторых4 писем. Штилистовые1 и средние иконы старых писем резко отличались от других обилием зеленого света, красочным фоном и четкими тенями. Их было много наверное, часовня давно выстроена, может быть, еще во время игумена Филиппа, - стояли тут иконы в серебряных ризах с подвешенными пеленами, парчовыми и бархатными, перед ними в тяжелых подсвечниках - пудовые свечи. С потолка свисало паникадило2 с репьями, перьями и витыми усами на бронзовых цепях.

- Посидим, - произнес Корней опускаясь на истертые каменные ступени. Зачем приехал?

Бориска сбивчиво рассказал про свои мытарства, лишь умолчал о жене и сыне - постеснялся. Корней, казалось, не слышал брата. Не отрываясь, глядел он в узкое решетчатое оконце, и Бориска вконец сбился, кончил кое-как. Зря он сюда приехал: братухе не до него, своих дел по горло.

- Ты мне брат родной, - молвил Корней, не поворачивая головы, - от одной матери мы, одним молоком вскормлены. Не должно быть промеж нас ни стены, ни розни. Я тебя выручу, но и ты помоги мне.

- Спаси бог, братуха, говори - сполню.

- Зрел, что седни в трапезной творилось?

- Все видел. Шумел на вас архимандрит и верно шумел: нечего зря народ мутить. Без того тошно. Звезды хвостатые на небе появляются. Пропадем с вашей верой никонианской.

Корней криво усмехнулся, поглядел на брата с сожалением:

- Тебе ли судить о правоте веры.

- А что? Мастер лодейный Дементий сказывал, что до Соборного Уложения жить было сносно, ныне же дыхнуть не дают.

- Так ведь не Никон же Уложение утвердил, до него бояре старались. Патриарх нынче как раз хулит законы поносными словами, о народе печалится.

- Кто его знает, я с ним беседу не вел.

Помолчали.

- Не могу я в толк взять, - проговорил Бориска,- для чего запонадобилось тебе в эту свару лезть.

- Нашу говорю в келье помнишь?

- А то... Не каждый день ноне видимся.

- Так еще слушай, может, поймешь. Старцы наши соборные, иеромонахи да приказчики нынче словно белены объелись: глядя на архимандрита, устав ни во что не ставят, опиваются и объедаются в пост и не в пост. Приметил Фирсова, того пегобородого, который десную от настоятеля сидел? Всем ведомо, какой он бражник и мошенник, да молчат, потому что весь черный собор таков. Александр Стукалов, будучи приказчиком в Лямецком уезде, прихоти своей ради мужика на огне жег. Отцы Дионисий да Евдоким на отводе дел в усолье друг друга так обсчитали, что до сих пор не могут разобраться, кто же внакладе остался. В великий пост на наши трапезные столы, окромя как в четверток, субботу да воскресенье, выдают обедишки пустые, в другие дни и вовсе голодом морят: черный хлеб едим с соленым грибом. А в кельях старцы скоромное жрут, пиво хлещут и опосля в непотребном виде по городу шляются. Думал я, что трезвенник Варфоломей - честный человек. Ныне убедился - иуда он: втерся к нам, насулил всякого и предал седни.

Бориска пораженный молчал: вон, оказывается, какие дела творятся под сенью монастырской, не станет же врать братуха.

- О преступлении устава писал им Никон и грозил страшно, да патриарх далеко. Они его не слушают и нам, рядовой братии, рты затыкают. Чуть что епитимья, а то и батоги или плети, тюрьма тож бывает.

- Опять говорю, ушел бы ты.

- Эх, Бориска! Чую в себе силы, могу большое хозяйство вести дельно и толково. В миру оного не добьешься. Там нужны большие деньги, знакомцы, иначе, не успеешь оглянуться, съедят и костей не оставят.

- Так ведь из одного дерева и икона и лопата.

- Верно. Однако по усольям иной раз посылают и таких приказчиков: по образу - Никола, по усу - Илья, а по уму - свинья. Вместо дохода один разор приносят, радеют о своем чреве, на крестьян плюют.

- Бог-то видит.

- Бог один, а нас тьма тем1. Где ему за всеми усмотреть. Будем бить челом патриарху. А ты, братуха, окажи милость, свези Никону челобитную, передай из рук в руки. Иному доверить трудно.

Бориска такого оборота не ждал.

- Бона как обернулось. В Москву, стало быть. А вдруг упрячет меня патриарх в тюрьму...

- За что же? Ты не изветчик, лишь наказ сполняешь. Да о том, что мы братья, никому не говори.

- Опасно, брат.

- Не опасно только дома на печи, да и то угореть можно. Чего тебе бояться? Силой бог не обидел, ума тоже хватает. Москву поглядишь, потом обскажешь, как там, в Москве-то. Коли все слава богу будет и я выйду в приказчики, то возьму тебя в службу. Станешь жить как у Христа за пазухой.

Бориска замялся.

- Мне бы работу какую...

- Это и есть первая работа. Получишь за нее больше, чем твой лодейный мастер за то же время.

Над головой грянуло, прокатилось эхом по округе. Крупные капли дождя стегнули по вагалицам. Потемнело. Сквозь низкие тучи едва проглядывало солнце, как налитый кровью глаз.

Бориска был в смятении. "Отказаться, значит, поддержки от братухи не видать. Он, конечно, даст взаймы, не откажет, но просить сейчас стыдно. А ежели дать согласие, то бог знает, как обернется поездка в Москву и останется ли голова на плечах. Незадача! И все же, видно, ехать надо: Милка с дитем голодом сидят, братуха помочь просит. Эх, волков бояться - в лес не ходить!"

- Ладно, - сказал Бориска, - давай челобитную.

- Пожди маленько, - Корней встал, прислушался.

На улице зашаркали шаги, дверь распахнулась, и на пороге появились несколько монахов. В одном из них Бориска узнал попа Германа. Чернецы, увидев мирянина, в нерешительности остановились.

Корней успокоил их:

- Входите, сей человек наш.

Чернецы вошли в часовню, оставляя на ступенях, на полу грязные мокрые следы. Отец Герман сказал:

- Обещал ты, брат Корней, сыскать человека, коего можно без опаски отправить с челобитной.