Владимир Толмасов - Сполохи (Часть 2)

- Ах, разбойники, ах, тати окаянные! - бормотал дед Антипка, заталкивая в ствол здоровенный кусок свинца.

Бориска глянул назад. Следом за ними бежали страшные на вид люди в черных лохмотьях и размахивали кистенями и рогатинами. В это время дорога свернула в сторону, преследователи пропали за поворотом. Впереди на узкой тропе в беспорядке сгрудились возы, лошадь встала на дыбы, правые колеса въехали в канаву, телега наклонилась - и Бориска с дедом Антипкой выкатились на мягкий мох. Обоз полыхал огнем самопалов, раздавались истошные вопли.

Пока Бориска подымал деда, пока искали самопал, пули и порох, появились преследователи и с криками устремились к ним. У деда Антипки задрожали руки - порох высыпался. Бориска выхватил у него самопал, взялся за ствол: "Ну, держитесь, лихие!"

Первым на него наскочил, крутя кистенем, долговязый и лохматый мужик, сквозь прорехи в рубахе заметил Бориска болтающийся крестик на шнурке. Наверное, этот крестик заставил помора изменить свое решение. Он перекинул самопал в левую руку и, быстро сунувшись долговязому под мышку, легко отшвырнул его в сторону. Но другого, коренастого и широкоплечего, Бориска так ударил самопалом, что сломался приклад. Разбойник без звука рухнул в пыль. Третий, совсем сосунок, потихоньку пятился, неумело держал перед собой длинную рогатину. Бориска пошел на него.

- Не подходи! - завизжал парень. - Ой, не подходи - порешу! - А у самого тряслись руки.

Бориска стукнул ружьем по рогатине, и парень, охнув, выронил ее. Из ельника, бранясь последними словами, выбирался долговязый, но Бориске уже не хотелось драться.

Пальба смолкла, и раздался голос купца Рытова:

- Эй, все целы?

- Уходите! - сказал Бориска разбойникам. - Да бегите же, дураки!

Разбойники, переглянувшись, нырнули в чащу и бесшумно исчезли.

- Это ты добро сделал, что отпустил их, - произнес дед Антипка, повесили бы сейчас "голубков".

К ним подбежали Харитон Рытов и другие возницы.

- Сколько убили? - Купец увидел Бориску: - А-а, ты здесь оказался.

- Со мной ехал от Каргополя, - ответил за него дед Антипка.

Глаза Рытова недоверчиво полоснули по Бориске.

- Самопал сломали, курьи головы! - он склонился над лежащим в пыли разбойником: - Ну и ну! Кто ж его так?

- Да вот, богомолец, - дед Антипка указал на Бориску.

Купец выпрямился, еще раз цепко оглядел помора:

- Удар у тебя - ой-ой-ой! Чем же ты его саданул?

Бориска молча протянул сломанный самопал.

- Да-а... Весь черепок раздробил. Силища у тебя, брат...

Бориске было нехорошо. Вызволяя телегу из канавы, он старался не глядеть на убитого. Купец велел бросить тело в лес, но сердобольные мужики похоронили его православным обычаем: чай, тоже человек, даром что лихой.

"Худо я жить начинаю, - думал Бориска, трясясь в телеге, - человека загубил. Жил он себе, жил и вдруг перестал. Кем он был? Ведь не всю жизнь в лихих обретался. Может, и семья где есть, а я его..." У Бориски и в мыслях не осталось, что разбойник мог его убить. Он казнился тем, что поневоле стал убийцей, и всю дорогу мучился и каялся в содеянном.

2

Расставшись в Вологде с дедом Антипкой, Бориска отправился в Москву с богомольцами. Толпа была немалая: старики, мужики, бабы и девки тащились кто в белокаменную, кто в Сергиеву лавру.

Стояла невыносимая жара. Трава побурела, хлеб горел на корню. Прошел день пресвятой богородицы Казанской - самое время жать, а жать-то нечего. Слабый горячий ветерок гнал по полям горькую пыль...

Чем дальше шли, тем больше встречалось хмурых неразговорчивых жителей, недобрыми взглядами провожали они богомольцев. По вечерам у деревенских околиц не было слышно песен, не водились хороводы. Ночевать богомольцев не пускали. Деревни и села словно вымерли, обезлюдели, даже собачьего лая не слышно было. На ночлег приходилось располагаться в чистом поле, на лесных полянках. Вставали с солнцем. Дорога тянулась по луговинам, косогорам, лесам, перешагивала через обмелевшие реки и речушки. Поля были напоены пряным духом разнотравья, а в лесу стоял крепкий запах смолы. Иногда явственно пахло гарью: от великой суши горели леса, торфяные болота...

В чаще тревожно и звонко кричали незримые пичуги, а однажды услыхали путники вороний грай. Подошли ближе, увидели: висит на дубовом суку труп человека и над ним черно от ворон. Лица удавленника не разглядеть - все исклевано, руки назад заломлены, скручены толстой веревкой, и сам он, длинный-предлинный, синими пальцами ног почти касается земли. Тать лесной. В ужасе закрестились богомольцы и поспешили покинуть страшное место. Едва вышли на лесную опушку, навстречу из густого орешника высунулась лошадиная морда, фыркнула, прянула ушами и сказала:

- Эй, что за люди?

Богомольцы обомлели. Тут лошадь сделала шаг вперед, и взорам странников предстал дородный детина, сидящий верхом: глазки заплывшие, бородища распушена на груди, суконный кафтан перепоясан тонким ремешком, на голове потрепанная мурмолка. Сидел он в седле плотно, словно приколоченный.

- Ну, чего молчите? - гаркнул он сиплым голосом.

- С Вологды, милай, на богомолье идем, - ответил старшой, согнутый в дугу старикашка (ему и кланяться не надо было, навек в поклоне застыл).

- "На богомолье", - передразнил его всадник, - много тут шляется вашего брата. Я вологодских ведаю: на устах мед, а в сапоге нож. - Детина тронул поводья и выехал из зарослей. - А не видали близко крестьян с телегами?

- Нет, милай, не видели. Окромя татя казненного никого не зрели.

Окинув острым взглядом толпу, всадник повернул было коня, но в этот миг увидел что-то далеко в поле. Он оглушительно свистнул, раздался топот копыт, и на опушку вылетели еще четверо конных.

- Вон они! - заорал детина, тыча рукой.

Обдав странников острым запахом лошадиного пота, всадники пронеслись мимо - за своим вожаком. Следом устремились снедаемые любопытством богомольцы.

С бугра стало видно: по дороге, вьющейся в низкорослой поникшей ржи, пылили две телеги, сидящие в них люди, судя по одежде, крестьяне, безостановочно лупили лошадей кнутами, стараясь уйти от погони. Да где там! Пятеро конников со свистом и улюлюканьем неслись, как стрелы, мелькали, взметываясь, черные ниточки плетей.

- Догонють, как пить дать догонють, - проговорил скрюченный старик.

Передний всадник, тот самый детина, поравнялся с задней телегой и, не останавливаясь, начал хлестать возницу плетью. Четверо других, обогнав первую телегу, остановили ее и тоже принялись орудовать плетьми. До странников донеслись отчаянные вопли, ругань. Потом возниц связали, бросили в повозки, и малый обоз тронулся в обратном направлении.

Когда обоз был совсем близко, из лесу выехали верхами еще несколько человек. Один из них, маленького росту, щуплый и сухой, неторопливо приблизился к передней телеге.