Владимир Толмасов - Сполохи (Часть 2)

Совсем пришел в расстройство Бориска.

- Но-о, дохлятина, двигай, двигай! - заорал он на лошадь и хватил ее, ни в чем не повинную, вожжами по крупу.

3

Бориска вернулся домой не в духе. К нему на дворе потянулась собака огрел по ребрам. Увидел у дверей бадью с помоями - дожили, до поганой ямы дойти лень! - поддал ногой, измазал валенок. Сплюнул, ввалился в подклет и стал у порога в удивлении. В жарко натопленном подклете было необычно светло. За столом посреди людской, куда выходили двери чуланов, сидели их обитатели, семейные люди с женками и детьми. На дальнем конце стола горело несколько свечей в тяжелых бронзовых подсвечниках из братской кельи. Сидела и Милка, держа на коленях Степушку. "Обалдели соседушки, - подумал Бориска, - молчат, свечи жгут. Что за праздник?" И тут услыхал негромкий незнакомый голос. Говорил высокий плечистый человек в старой опрятной распоясанной однорядке, из-под которой виднелась белая полотняная рубаха, расшитая курами. У человека была длинная редкая борода, протягновенный с горбинкой нос, продолговатое умное лицо с глубокими глазами; седоватые волосы, словно пылью припорошенные, перехвачены по лбу тонким ремешком. Перед ним на столе и горели свечи, отражаясь в глазури глиняных чашечек, в которых тускло блестели краски, тертые на яичном желтке. Рядом лежали яичная скорлупа, деревянные расписные ложки, кисточки, резцы, древняя книга с деревянными корками и серебряными застежками.

- Для того, чтобы краска ровнее на доску ложилась, я досочки под рядовые иконы готовлю просто. Жиденький гипс мешаю с клеем и намазываю на одну сторону, - человек поднес к свету доску, одна сторона которой была белой, - а потом рисуночек подберу. Этот образ небольшой, три вершка вышиной, "листушка"1. Однако знаменить2 его много труднее, чем образа большие - работа тоньше.

Он отложил доску в сторону и стал на свет просматривать листки бумаги, сплошь исколотые иголкой.

"Изограф! Здесь, в усолье". Бориска скинул тулуп и валенки, босиком, тихо ступая на носки, приблизился к иконописцу. "Вот чудо! Неужто при всех знаменить икону станет?"

- Трудно, поди-ка, выучиться такому ремеслу, - вздохнул краснорожий мужик с кривым глазом, Аверка, у которого было с полдюжины детей.

- Научиться можно, - сказал иконописец, аккуратно совмещая выбранный рисунок с краями доски, - но для всякого дела божий дар надобен. Вот, скажем, примешься ты за иконопись, будешь днями сидеть и кой-чему, конечно, научишься. А на самом деле сокрыта в тебе божья искра иная. Может быть, дано тебе воеводою быть, полки водить. Тут-то сила твоя и проявилась бы.

- Скажешь тоже, - польщенный Аверка стал еще краснее, - "воеводою". Сладки речи, да не лизать их. Для этого не дар божий надо иметь, а боярином родиться.

- Как знать, - уклончиво молвил иконописец и оглядел всех, - бывали воеводы из народа.

В людской стало тихо. Иконописец усмехнулся, и глаза его лукаво блеснули. Он закрепил рисунок на доске, взял в руки черный мешочек и, отойдя в сторонку, начал хлопать им по рисунку. Поднялось облако черной пыли.

- А это зачем? - спросил снедаемый любопытством Бориска.

- В мешочке угольный порошок, тонкий, тертый. В любую щелку пролезет, - ответил иконописец и стал чихать. Прочихавшись, добавил: - Через дырочки в рисунке попадает он на доску, на белый слой, еще не просохший, и к нему приклеивается. Вот глядите.

Он поднес доску к свету и осторожно снял бумажный рисунок. На доске осталось четкое, состоящее из крохотных точечек, образующих линии, изображение Николы-чудотворца.

- А потом красками? - не унимался Бориска.

- Верно, - согласился иконописец.

Бориска аж вспотел:

- Рисовать прямо по доске не проще?

- Образы не рисуются, а знаменуются. Рисуют с живой природы, а на иконах - лики святых. Однако сразу по доске писать долго. Такие образы я знаменую для соборов, для монастырей. А тут вишь какое дело: приказчик ваш, Димитрий Сувотин, увидал меня в Суме и говорит: "Поедем, Северьян Лобанов, в Колежму, мне "листушка" надобна с образом Николы-чудотворца". Ну я и поехал. Старый знакомец, Димитрий-то, отказать не могу.

- Что же знакомец в келье места не дал? - с усмешкой спросил Бориска.

- А я сам не похотел. Чванно там. С вами-то и поговорить можно. Теперь знаменить начнем, - иконописец потянулся к краскам и растерянно огляделся. - Была тут охрица, да куда-то девалась. Не брал никто?

Обитатели чуланов стали переглядываться, пожимать плечами, пучить глаза.

- Степунька, где ты? - вдруг всполошилась Милка. - Господи, ведь только что на коленях сидел!

- Я тут, под столом.

- А ну вылазь оттоль! - рассердился Бориска и, нащупав мальчишеские вихры, выволок сынка на свет божий. В руках у Степушки оказались чашечка с охрой, кисточка и обрезок сосновой дощечки.

- Красть выучился! - гаркнул на него отец и уж собрался отпустить мальцу подзатыльника, как под руку сунулся Лобанов.

- Постой-ка, постой, - торопливо проговорил он. - Да ты, брат, изограф. А? Зрите-ка, люди добрые, что парнишечка нарисовал.

Одной рукой он обнял Степушку за худенькие плечики, другой поднял над головой дощечку. На струганной ее поверхности золотистой охрой был нарисован цветик на тонкой согнутой ножке с листиками. Один листик свернулся, зачах.

- Кой же тебе годик? - спросил иконописец, улыбаясь в бороду.

Степушка наморщил лобик, что-то шепча, стал загибать пальцы.

- Четыре, - наконец молвил он после некоторого раздумья.

- Четыре, - повторил иконописец. Он сел на лавку, поставил мальчика между коленями и опять спросил: - У кого рисовать учился?

Парнишка струсил, приготовился зареветь, нижняя губа и подбородок задрожали:

- Н-ни у к-кого...

- Прости ты его, Северьян, - взмолилась Милка, - несмышленыш еще.

Иконописец глядел на Степушку восторженными глазами.

- А лошадь нарисовать можешь?

Мальчик понял, что ни ругать, ни бить его не собираются. Он шмыгнул носом и произнес:

- Не. Я козла могу. Грызлу.

- Давай козла, - иконописец вскочил, раскрыл древнюю книгу и достал зажатый между страницами обрывок бумажного столбца.

Степушка положил локти на стол, сдвинул брови, надул губы и, подцепив на кончик кисточки краску, не спеша нарисовал козла, длиннорогого, лохматого. Потом оглядел краски, выбрал зеленую и подрисовал козлу бороду. Получился Грызла. За столом ахнули, повскакивали с мест. Козел больше походил на собаку, но у собак бороды и рогов не бывает, так что все признали Грызлу. Иконописец подхватил Степушку под мышки, поставил на лавку.

- Глядите, люди! - вскричал он. - Перед вами дите не простое, не обычное. Как тебя зовут, отец сего чада? - обратился он к Бориске.

Тот ответил, находясь в полном недоумении.

- Слушай, Бориска Софронов, береги чадо, пестуй его. Большой изограф может получиться из парнишки. Но наперед учиться ему надобно.