Николай Евреинов - Демон театральности

Современный драматург дает «партитуру», не зная оркестровки, и в этом причина упадка сегодняшней драмы.

Речь в театральной пьесе играет служебную роль (материал для актера): как публика, мы больше слушаем глазами, чем ушами. Ergo {219} — не доминировать должна литература на сцене, а стушевываться ради самостоятельного искусства, — искусства театрального!

Запомните это, вы, поголовные новички-драматурги!

Говорить «пьеса хороша — она литературна» то же, что сказать про пляску: «хороша — великолепное одеяние». Ведь и драма, и танец могут быть представлены — первая без слов (пантомима), вторая без одежды.

К чему я веду?

А к тому, что автором пьесы должен всенепременно быть лишь искушенный в своем искусстве сценический деятель и что литература и драматургия имеют столько же общего, сколько, например, живопись и драматургия или музыка и драматургия, т. е. между ними — отношение части к целому.

При современной нивелировке переживаний искренность в общении людей стала отъявленной скукой . Вопрос, долго ли будет в чести ее апологетика? И не накануне ли мы чудесного века маски, позы и фразы? Наиболее чуткие уже поняли, что задушевность — своего рода невежество, пошлость, отсутствие творческой способности, бедность, назойливо вторгающаяся в чужой дом не столько за помощью, сколько для отравы.

Художественно-красивое не есть непременно театрально-красивое. Художественная расстановка мебели, например, бывает безобразной в сцене, где мне важен не вкус художника, а вкус хозяина комнаты, единственно чьей психологией я интересуюсь в час действа, — психологией, налагающей свою печать на все, начиная с рисунка обоев и кончая видом плевательницы. Художественно-безобразное театрально-прекрасно, когда сценическая правда требует причинения боли моему эстетическому чувству. Иначе рассуждая, т. е. не допуская отступлений от художественности в долженствующем якобы быть непременно художественным театре, мы последовательно должны требовать и непрестанной моральности, чтоб не оскорбить этического чувства, и непрестанной разумности, чтоб не возмутить нашей логики, а также естественности, чтоб не рассмешить или не одурачить и полезности, и мало ли еще чего!.. Но театр, выражаясь актерским жаргоном, «плюет в высшей степени» на претензии художников, моралистов, умников, натуралистов и утилитаристов занять в нем видное место! Какое ему до них дело! ему, знатному владельцу и своей собственной эстетики, и своей собственной морали, логики, естественности и пользы!

В театре своя красота. И тот, кто ее не понимает, тому так же напрасно толковать о ней, как слепому о красках.

В 1908 г. (27 августа) состоялся международный конгресс философов… Вряд ли кто об этом помнит. А вот что приблизительно в том же году Лина Кавальери {220} собралась замуж за какого-то мильярдера, — о, это «событие» мы запомнили. Она уже разошлась с мужем, эта бедовая актриса , в полном {84}смысле этого слова. Но разве ее «шалость» не была событием в сравнении с международным (ну так что ж?) конгрессом (подумаешь!) философов (эка важность!)]

Театральщина та же театральность, но испорченная или душком дилетантства, или душком ремесла.

Ради бога, не мудрите, если хотите порадовать нас театром, а не чем-нибудь другим. Ей‑же‑ей, в вывесках балаганов, украшениях тиров и народных каруселей больше театрального вкуса , чем в большинстве современных театров «на новый фасон». Иногда недоумеваешь, что это: выставочный зал, студия живописца, англиканская церковь, аудитория университета или просто «так себе». Боже, что за шатание умов, что за возмутительная фальсификация, что за жалкий суррогат!.. — Когда подумаешь, что это называется театром!.. Немудрено, что мухи дохнут от скуки! потому что ведь им, собственно говоря, до рекламы, философии, исканий и прочего от лукавого нет решительно никакого дела. А ведь в настоящем театре при театральной паузе в самом деле «слышно, как муха пролетит», потому что и вправду мухи летают там, где сладко, вкусно пахнет и есть чем поживиться.

Не театральных героев должны мы в сценическом воплощении принижать до себя, а скорей себя в жизненном поведении возвышать до театральных героев.

Моя заветная мечта — облечь Жизнь в праздничные одежды. Стать портным Ее Величества Госпожи Жизни — вот карьера, завиднее которой я не знаю.

Романы и фантастические повести больше всего читаются людьми, ведущими уединенную, замкнутую жизнь, скромными и мало что «представляющими» собой в жизни. Это всепоглощающее чтение — своего рода корректив природы таких людей, слишком осторожных с инстинктом преображения в жизни, театрализовать которую, вдобавок, им не всегда позволяют окружающая их «тюрьма» и условия их «каторжного» существования. А хочется, а нужно! — Остается чтение произведений, с героями которых так сладко жить второю жизнью, т. е. заниматься тайной театрализацией. {85}У кого она явная, да к тому же в избытке, тот почти ничего не читает; таковы дети, актеры, военные, дикари, жизнь которых проходит в играх, обрядах, церемониях, переодеваниях, переукрашениях; они любят скорее слушать, чем читать, и именно сказки, легенды, анекдоты, богослужебные восклицания и невероятные приключения.

Все молоды в карнавале — даже старики. Все красивы в карнавале — даже уроды.

Значение декоративности недооценено. Проблема аппетитности! — кто над ней серьезно думал? А ведь аппетитность есть критерий приятия или неприятия (чего бы то ни было — севрюги, конституции, жизни, мира…). О милая декоративность! о чары театральности!.. И плохое блюдо кулинар так декорирует, что оно кажется вкусным. А «казаться» в таком случае даже больше, чем «быть».

Поистине, ни в какой феерии не додумывались до такой фантастической процессии, какой была процессия чудовища Тараска {222} — шествующее представление Испании XV — XVII вв. Но это не был театр! Это была сама жизнь, стремившаяся к театральности, — жизнь, которую наряжали в бренчащий наряд Арлекина и которую хотели видеть под маской страшной, трогательной и благочестивой.

Испанский театр! — В этих двух словах тягчайший упрек и современной жизни, и современной сцене!

Сейчас, когда по всему фронту передовых сценических деятелей идет решительная переоценка реалистических ценностей современной игры, когда чад бытового натурализма стал есть глаза самым терпеливым из нас и зов к идеализму тона достиг даже глухой провинции, — сейчас особенно уместно вспомнить об испанских актерах, хотевших одно время быть натуралистами, но не сумевших стать ими лишь потому, что были чересчур художниками.