Борис Миронов - Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации

Между тем в России после отмены крепостного права произошло настоящее экономическое чудо. В 1861–1913 гг. темпы экономического развития были сопоставимы с европейскими, хотя отставали от американских. Национальный доход за 52 года увеличился в 3,84 раза, а на душу населения — в 1,63 раза. И это несмотря на огромный естественный прирост населения, о котором в настоящее время даже мечтать не приходится. Население империи (без Финляндии) увеличилось за эти годы с 73,6 до 175,1 млн. — в среднем почти по 2 млн. ежегодно {320} . Душевой прирост объема производства составлял 85 процента от среднеевропейского. С 1880-х гг. темпы экономического роста стали выше не только среднеевропейских, но и «среднезападных»: валовой национальный доход увеличивался на 3,3% ежегодно — это даже на 0,1 больше, чем в СССР в 1929–1941 гг. {321} , и только на 0,2% меньше, чем в США — стране с самыми высокими темпами развития в мире {322} . Развивались все отрасли народного хозяйства, хотя и в разной степени. Наибольшие успехи наблюдались в промышленности. Однако и сельское хозяйство, несмотря на институциональные трудности, прогрессировало среднеевропейскими темпами.

Но главное чудо состояло в том, что при высоких темпах роста экономики и населения происходило существенное повышение благосостояния, другими словами, индустриализация сопровождалась повышением уровня жизни крестьянства (86 процентов в 1897 г.) и, значит, происходила не за его счет, как общепринято думать.

На чем основывается такое заключение?

О росте благосостояния свидетельствуют увеличение с 0,171 до 0,308 — в 1,8 раза индекса развития человеческого потенциала, который учитывает (1) продолжительность жизни; (2) уровень образования (грамотность и процент учащихся среди детей школьного возраста); (3) валовой внутренний продукт (ВВП) надушу населения (табл. 19).

О повышении уровня жизни населения, в первую очередь крестьянства, свидетельствуют также:

(1) Снижение налогового бремени и рост доходов крестьян. На покрытие всех налогов и платежей в 1850-е гг. уходило около 39% всех доходов, а в 1912 г. — 18%. Благодаря этому остаток чистого дохода, за вычетом налогов и платежей, на душу сельского населения более чем удвоился {324} .

(2) Рост с 1863 по 1906–1910 гг. расходов на алкоголь в 2,6 раза на душу населения {325} .

(3) Повышение с 1885 по 1913 г. производства потребительских товаров и оборота внутренней торговли на душу населения в постоянных ценах — в 1,7 раза {326} (за более раннее время сведений не имеется).

(4) Увеличение между 1886–1890 и 1911–1913 гг. количества зерна, оставляемого крестьянами для собственного потребления, на 34% {327} .

(5) Увеличение с 1850-х по 1911–1913 гг. реальной поденной платы сельскохозяйственного рабочего в 3,8 раза, промышленных рабочих — в 1,4 раза {328} .

(6) Уменьшение числа рабочих дней в году у крестьян со 135 в 1850-х до 107 в 1902 г. {329} , у пролетариев — числа рабочих часов с 2952 в 1850-х гг. до 2570 в 1913 г. {330}

(7) Массовая скупка земли крестьянами. За 1862–1910 гг. крестьяне купили 24,5 млн. десятин земли, заплатив за нее огромные деньги — 971 млн. руб., — это в 28 раз больше, чем все недоимки, накопившиеся за ними к 1910 г. (на 35 млн. руб.) {331} . Купчая земля относительно надельной составляла 6,8% в 1877 г., 14,5% — в 1887 и 21,6% — в 1910 г., а относительно всей частновладельческой земли — соответственно 6,2, 13,1 и 25%. Причем почти половина (46%) земли была куплена крестьянскими обществами и товариществами {332} . Нищие землю, как известно, не покупают.

Вывод о повышении уровня жизни населения основывается также на антропометрических сведениях (росте и весе). Существенное и систематическое увеличение конечной (т. е. при достижении полной физической зрелости) длины тела мужчин за 1796–1915 гг. на 7,7 см (с 161,3 до 169,0) и веса за 1811–1915 гг. на 7,4 кг (с 59,1 до 66,5) дает уверенность в том, что благосостояние крестьянства действительно повысилось. Индекс массы тела, показывающий уровень питания, на протяжении 1811–1915 гг. всегда соответствовал норме, а к концу изучаемого периода даже немного увеличился — с 21,8 до 23,3. {333} Все это могло произойти только при условии повышения благосостояния. Любого биолога, врача, агронома, зоотехника, демографа, антрополога или экономиста эти данные убеждают. В самом деле, можно ли верить человеку, жалующемуся на нужду, бедность и болезни и утверждающему, что недоедает, недосыпает, чрезмерно много работает, живет в тяжелых экологических условиях, если он имеет хороший рост, нормальный или избыточный вес, хороший цвет лица и ясные глаза?! Наука говорит — нет. Однако есть историки, не согласные с этим. Характерно, все они уверены: пореформенная Россия находилась в кризисе и трудящееся население нищало.

В.Х. не спорит с биологической концепцией о связи роста с уровнем жизни, но недоумевает: почему вся прогрессивная демократическая общественность и художественная литература в конце XIX — начале XX в. говорили о неблагополучии деревни. Но ведь и в советское время вся «прогрессивная демократическая общественность» и художественная литература говорили о непрерывном росте благосостояния народа.

На мой взгляд, введение в оборот огромного массива антропометрических данных принципиально изменяет ситуацию в историографии имперской России. В настоящий момент они — самые точные и полные из всех имеющихся, и поэтому именно они должны стать эталоном при оценке надежности разных источников, пока не будут найдены более точные. Это относится к урожайной статистике, потреблению, заработной плате, доходам, налоговому прессу и другим показателям, характеризующим уровень жизни. Можно ли полагаться на данные урожайной статистики, если они преуменьшали сборы хлебов по разным оценкам от 10% до 30%?! Или на сведения о скотоводстве, если численность скота на 1000 человек населения они занижали на 88%?! Антропометрические данные дают значительно меньшие погрешности и — не менее важно — позволяют получить однородный динамический ряд альтернативного показателя уровня жизни населения для всей страны в целом, а также в региональном, а во многих случаях и в погубернском, разрезе за 215 лет, 1701–1915 гг. Историческая наука пока не располагает подобными сведениями ни для одного традиционного показателя уровня жизни. Отсюда следует, что противоречия в показаниях разных источников, касающихся уровня жизни, происходят, скорее всего, из-за неточности данных о традиционных показателях или неправильной их обработки и интерпретации, а не по причине ненадежности антропометрических сведений. Благодаря антропометрическим данным впервые в историографии с высокой степенью вероятности можно правильно определить основные периоды и тенденции в изменении уровня жизни имперской России. В 1701–1795 гг., в течение 95 лет, в циклическом режиме происходило понижение уровня жизни трудящегося населения, а в 1796–1915 гг., на протяжении 120 лет, также в циклическом режиме — его повышение. Расширение информационной базы позволит уточнить периодизацию, степень колебаний, но вряд ли внесет коренные изменения в полученную картину.