Йозеф Томан - Калигула, или После нас хоть потоп

Никто не видел напряжения, застывшего на лице Фабия. До того момента, когда он услышал звуки императорских фанфар, он надеялся, что Калигула будет далеко и они будут играть только для римского народа.

Привыкшая к риску актерская кровь победила. Ну и что? Чего огорчаться? От Эсхила до Сенеки, пожалуй, не найдешь пьесы, которая доброжелательно изображала бы властителей земли и небес, которая бы не била по тирану. Ведь здесь речь пойдет о Фалариде, а не о ком другом.

Все так, как и должно быть, и ничего не изменится от того, будет ли Калигула в зале или нет. Цензор одобрил пьесу без замечаний. И кроме того, он, Фабий, не единственный в Риме, кто ненавидит тирана. Тысячи думают так же. как он. Наверняка и среди сенаторов есть такие, которые будут приветствовать пьесу и защитят актеров, если вдруг император увидит себя в Фалариде и захочет наказать актеров. Но Калигула вряд ли узнает себя в Фалариде. Зато Рим снова прозреет. Кто-то должен говорить за народ, когда ему плохо, и не актеры ли должны этим заниматься? Так это было в Афинах, так это было всегда, так это должно быть.

Фабий скользит глазами по залу. В полукруглой нише стоят три грации из парского мрамора. Посредине -- Эфросина, богиня веселья, слева -- Аглая, царица света, и справа -- Талия, воплощение актерского мастерства. В Аглае есть что-то от Квирины, Фабий усмехнулся богиням под маской Телемаха: нежность апельсиновых цветов, чистое свежее утро на берегу моря, тихонько мурлыкающего, как ребенок. Сладкая, горячая, верная. Эфросина -- это спокойствие, ее приподнятая рука погладит каждого, кто поклонится ей. Талия, ах, эта серьезная и веселая женщина уже несколько лет тянет вместе с ним актерскую повозку. Salve, cara dea[*]. Дай мне силу слова и жеста! Он опустил глаза. На золотисто-желтой поверхности мраморной плиты переплетаются и извиваются синие жилки.

[* Привет, дорогая богиня (лат.).]

Вся его жизнь -- вот такие же извивы и переплетения. Загулы, пьянки, девушки, женщины -- жизнь в суматохе, жизнь в вечном движении. Комедиант, акробат, жонглер, имитатор, декламатор. Все. А цель: рассмешить вечером тех, которым днем не до смеха. Но господа называли это бунтарством, когда смех бывал направлен против них. Изгнанник. Из страны в страну, из города в город. Кто знает, что такое тоска по родине? Extra patriam non est vita[*]. Кто знает, что такое тоска по Риму? Наконец возвращение. Рим. Квирина. Ridendo gasligare mores: в шутке раскрыть настоящее лицо людей. Он писал мимы с озорными нападками на богачей, правящих миром с помощью своего золота, и на продавшихся им. За это он был арестован в Остии, потом неожиданное помилование, дарованное Тиберием. Странствование с труппой по деревням, снова грубые шутки, затасканные остроты и тоска, постоянная тоска по большой роли в трагедии. И вот наконец-то! Наконец!

[* Вне родины нет жизни (лат.).]

Фанфары снова прорезали воздух, на этот раз уже возле портика Помпея, и прервали размышления Фабия.

Он вскочил и отвел рукой занавес у дверей, откуда был виден зрительный зал. За ним толпились актеры. Фанфары приветствовали не императора, а его сестру. Ливилла в сопровождении Луция Куриона усаживалась в императорской ложе.

Аплодисменты нарастали.

-- Salve Livilla! Ave Livilla!

-- Ax, эта потаскуха! Приводит с собой любовника совсем открыто!

-- Ну и пусть, она лучше и своего брата, и своего любовника. Скольким осужденным она вымолила у Калигулы жизнь.

-- Да, эта шлюха хоть и ругается, как преторианец, но не без сердца...

-- Болтовня -- одна семейка, один навоз, одна вонь...

-- Не болтай! Вот от тебя-то действительно несет...

-- А она красива, гадина...

-- Я думал, что она неженка...

-- Один думал, да обделался!

-- Ave Livilla!

-- Ave Lucius Curio!

Луция приветствовала горстка сенаторов да продажные арделионы. Народ не аплодировал. Он знал, что Луций предал идею отца, оправдывает нарушенные Калигулой обещания, налоги и убийства. Аплодисменты соответствовали деяниям. Тысячеглавая толпа размахивает руками, словно аплодируя, раскрывает рты, словно крича. Народ тоже умеет играть.

-- Не очень-то горячо они тебя приветствуют, дорогой, -- усмехнулась Ливилла.

-- Зато тебя уж слишком, -- сказал он, оставляя за ней право воспринять это иронически или с восторгом. Однако Ливилла думала о чем-то другом:

-- Если бы они так же приветствовали Гая, вот был бы скандал. Спорю, что его бы удар хватил. Хорошо, что он отсутствует. Все равно ничего интересного не будет, и я буду скучать. Ты не должен был меня поднимать с постели.

Затрещали тимпаны, и под звуки флейт и лютней на сцену вышли два хора, слева -- советники, справа -- народ.

Сопровождаемый звуками лютней декламировал хор народа:

О дочь всемогущего Зевса, богиня Афина,

даруй нам

Слова, что сумели б помочь нам

Сказать обо всем, что давно уж на сердце

у нас накипело,

Чтоб мы наконец осудили позор этих лет

беспросветных

Правленья скупца и тирана,

Чтоб мы наконец рассказали

О том, что принес он народу, -

О горе своем и обидах, о голоде и нищете.

Как долго вернуть не хотели

Свою благосклонность нам боги...

Хор советников рассказал, как во время праздника Тесмофории, устроенного в честь богини Деметры и ради успеха осеннего сева, Фаларид в сицилийском городе-государстве Акраганте насильно захватил власть, как он быстро добился доверия акрагантских граждан, как осыпал народ щедротами и стал его любимцем.

И оба хора, ликуя, объединились:

И сегодня, о богиня, сегодня,

Взошло наконец наше солнце:

Наш молодой властелин,

Наша надежда и радость,

Наше веселье и песни, наша весна и цветы!..

Дремлет спокойный Акрагант в лучах Гелиоса,

Будешь и ты, Вечный город,

Отныне таким же спокойным -

Наш молодой властелин от несчастий

тебя оградит.

Он ни на чьей голове

Не позволит и волоса тронуть,

Мудрый и добрый

И ласковый наш Фаларид!..

Народ и советники царя призывают могучим хором на голову их властителя благословение Афины и главного бога Молоха, финикийское имя которого жители Акраганта изменили на Атакирия. На сцену вышел молодой солдат Телемах и старый философ Пифагор, и оба начали соревноваться в восхвалении Фаларида.

Луций узнал в Телемахе Фабия, а в Пифагоре -- Апеллеса. Воспоминание о расправе, устроенной над актером. промелькнуло, как стрекоза над водой. Зрители приветствовали своих любимых актеров бурными аплодисментами.

Во главе хора советников появился Фаларид -- Мнестер, бурно приветствуемый хорами и зрителями. Фаларид с лавровым венком на голове, в белоснежном хитоне и пурпурной хламиде, скрепленной на правом плече огромным изумрудом, и на котурнах, которые делали его фигуру неестественно высокой, обращался к своим советникам и народу. Он расписывал, как прославит Акрагант, которому не будет равного на свете города, который затмит Вавилон, Мемфис, Карфаген и станет ему памятником на веки веков. Он расписывал, какими благодеяниями он осыплет народ.