Дэвид Гриффитс - Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

Сама Екатерина отмечала:

…тот, кто успевал в России, мог быть уверен в успехе во всей Европе. Это замечание я считала всегда безошибочным, ибо нигде, как в России, нет таких мастеров подмечать слабости, смешные стороны или недостатки иностранца; можно быть уверенным, что ему ничего не спустят, потому что естественно всякий русский в глубине души не любит ни одного иностранца {20} .

Относилось ли это и к самой императрице, которая в литературе часто представляется как немка и которой в силу своего иностранного происхождения приходилось прилагать большие усилия, чтобы удержать на голове узурпированную ею корону?

Как показывает ее собственное приведенное выше замечание, никто лучше самой Екатерины не понимал, что ей придется приспосабливаться к взглядам ее подданных. С первого же дня своего пребывания в Петербурге она сознательно стремилась казаться если не прирожденной русской, то, по крайней мере, не иностранкой. Для этого она предприняла целый ряд шагов, которые могли сделать ее образ более привлекательным для подданных. Во-первых, как сообщает Екатерина в своих мемуарах, она старательно изучала русский язык, проводя за занятиями ночи напролет {21} . В эпоху до Карамзина и Пушкина, когда русский литературный язык еще не представлял собой единую систему, она преуспела в своем начинании до такой степени, что говорила и писала по-русски лучше, чем многие ее придворные. Разумеется, государственные секретари правили ее русскоязычные указы, но то же самое они делали и с ее корреспонденцией на французском. Частная переписка государыни с Григорием Александровичем Потемкиным, которую она вела преимущественно по-русски и без участия редакторов, обнаруживает ее мастерское владение разговорным языком, способность подражать галантному слогу, любовь к идиомам и уменьшительно-ласкательным формам и частое использование гипербол {22} . Многие из этих характерных особенностей русского языка Екатерины очевидны уже во «Всякой всячине» — сатирическом журнале, который она издавала в конце 1760-х годов. Тем же отличаются и ее пьесы, разнообразные истории, словари, оперные либретто, полуофициальная переписка и другие сочинения. Само количество написанных ею текстов делает императрицу чуть ли не самым плодовитым русскоязычным писателем XVIII века, за исключением, может быть, только Петра I. Петр III, если верить его жене/вдове, в большинстве случаев предпочитал русскому языку немецкий.

Желание императрицы приспособиться к новому окружению распространялось и на религию, бывшую в тот период, пожалуй, ключевым показателем «чужеродности» {23} . Быстро осознав важность такого шага, императрица не задумываясь обратилась в православие, якобы не увидев в нем разительных отличий от лютеранства, в котором она была воспитана. По той же причине она прилежно соблюдала церковные обряды. «Только на первой неделе поста я нашла нужным говеть, — пишет она в своих мемуарах, — для того, чтобы видели мою приверженность к православной вере» {24} . С другой стороны, она не колеблясь высмеивала тех, кто слишком усердно исполнял обряды или, как масоны, чересчур серьезно относился к своей вере {25} . Подобно архиепископу Ростовскому Арсению Мацеевичу или масонам, такие люди были фанатиками, а к фанатикам больших симпатий Екатерина не питала.

Петра Федоровича, конечно, обвинить в религиозном фанатизме никто не мог. В отношении к религии, как, впрочем, и во всем остальном, Екатерина не преминула подчеркнуть различие между собой и своим супругом. В то время как она охотно свыкалась со своим новым вероисповеданием, он категорически отказывался отступиться от лютеранства, чтобы польстить своим будущим подданным. Екатерина не забыла подчеркнуть, что во время Великого поста великий князь якобы ел мясо, контрабандой доставляемое в его апартаменты в карманах верных слуг {26} : так мало уважения он испытывал к религиозным чувствам русских. Во всяком случае, именно так представляла дело императрица в своих мемуарах. Чтобы подчеркнуть свою готовность подстраиваться, она заостряет внимание на нежелании мужа последовать ее примеру. В ее изложении он превращается в пародию на иностранца — в немца.

Екатерина стремилась понравиться, завоевать доверие своей новой родины и другими способами. Она, например, заявляла о своем пристрастии к парной бане — удовольствию, чуждому ее мужу {27} . [4]Она окружила себя фрейлинами исключительно русского происхождения, в то время как Петр оставался верным своим голштинским компаньонам. Таким образом, императрица рассматривала свою национальность не как раз и навсегда определенную данность, а как нечто поддающееся манипулированию и улучшению. Не имея возможности изменить ее полностью, она старалась, по крайней мере, сделать ее более приемлемой.

Разумеется, в итоге императрица все равно осталась иностранкой. Но так же обстояло дело и с ее тезкой Екатериной I, равно как и с правительницей Анной Леопольдовной (хотя последняя, как и Петр III, имела в своих жилах некоторую долю крови Романовых). И точно так же, конечно, обстояло дело с большинством европейских суверенов XVIII века. Правящая в Британии королевская династия изначально была голландского, а затем ганноверского происхождения, причем первый из Ганноверов вообще не умел говорить по-английски. Также как Тюдорам и Стюартам до них, Ганноверам пришлось противостоять законным претендентам на престол, бывшим по происхождению шотландцами. Большинство польских королей этого времени были выходцами из Саксонии; в самом деле, решение Екатерины II возвести на польский трон природного поляка, потомка Пястов, было воспринято как разрыв с традицией и вызвало сопротивление со стороны патриотически настроенных поляков. Точно так же правители многих итальянских государств родились не в Италии. Прусская династия была немецкой по происхождению, но Фридрих Великий настаивал на том, чтобы при его дворе говорили исключительно по-французски. То же и Мария Терезия: она хоть и не была «иностранкой» по отношению к своим немецкоязычным подданным, однако управляла империей, подавляющее большинство жителей которой говорило на каком угодно языке, только не по-немецки.

Вкусы правящей элиты везде были крайне космополитичны. Представители этого круга разговаривали на одном языке, читали одну литературу, переписывались с одними и теми же сочинителями, смотрели одни и те же театральные постановки, слушали одну и ту же музыку, танцевали одни и те же танцы и нанимали одних и тех же архитекторов, художников и садовников. Отличить одного правителя от другого было нелегко. Фигура иноземца на троне была столь распространенным и общепринятым явлением, что в манифестах Пугачева не удается найти ни одного указания на чужестранное происхождение Екатерины II. Ее могли обвинять в неверности по отношению к собственному супругу, но не в иностранном происхождении. Не встречаются подобные обвинения и в направленных против Екатерины филиппиках архиепископа Ростовского Арсения Мацеевича или Александра Радищева.