Дэвид Гриффитс - Екатерина II и ее мир: Статьи разных лет

Возникает вопрос: что толку от славы среди потомков императрице, когда она уже сойдет в могилу? В чем удовольствие? Ответ заключается в одном слове: бессмертие. Не обычное бессмертие, которого можно добиться спасением души. Екатерина II была сторонницей уникальной версии бессмертия XVIII века, той, что поддерживали такие философы, как Вольтер, Дени Дидро, Луи де Жокур и Жан Франсуа Мармонтель. Они, в свою очередь, заимствовали эту версию, наряду со многим другим, у Римской республики. Их определение в самой удобной форме можно найти в статьях, написанных ими для «Энциклопедии»; в них они определяют бессмертие как награду тем людям, чьи дела переживают их самих. Но позволим философам сказать об этом самим. Начнем с шевалье де Жокура, который заявил, что «мысль о том, чтобы увенчать себя славой в памяти потомков, очень лестна, пока ты еще жив». Затем в статье «Vie morale» [152]он горько замечает, что такое бессмертие — «это нечто вроде утешения и возмещения ущерба от естественной смерти, на которую мы все обречены» {389} . Здесь вспоминаются обитатели «Ада» Данте Алигьери, которые умоляют оставить жить на земле память о них и их славу. Жить в памяти потомков, таким образом, значило жить за гробом, пережить смерть, хотя бы символически. Если говорить коротко, награда от потомков — светское бессмертие, и стремление к нему выполняет, вероятно, ту же функцию, что и схождение благодати для верующего. Именно эту форму бессмертия имел в виду Дидро, когда писал статью «Immortalité, Immortel» [153]для «Энциклопедии». Посвятив религиозному значению слова только 30 строк, он пишет дальше, что те, кто проповедовал людям бессмертие души, должны были убедить «великих людей», что, «когда их не будет, они услышат над своей могилой различные мнения о себе». Готовясь предпринять что-то, предупреждал он, великие люди всегда должны учитывать, что скажут о них будущие поколения, и поступать соответствующим образом, даже за счет больших жертв. В конце он отмечает, что «если бессмертие, рассматриваемое под таким аспектом, есть химера, то химера великих душ» {390} .

Не стоит и упоминать, что императрица считала себя одной из тех самых «великих душ», о которых говорил Дидро. Так что она наверняка с огромным удовольствием читала предсказание Вольтера: «…в памяти потомства никто не стяжает себе большего имени, нежели вы» {391} . [154]Однако если отвлечься от заверений Вольтера, как она могла быть уверена в своих шансах? Каковы гарантии того, что она добьется светского бессмертия? Таковых, конечно, не было. Ей оставалось только стараться застраховать свои ставки — заниматься тем, что наверняка найдет одобрение философов, принеся ей, таким образом, славу и в конце концов бессмертие. Издав фундаментальные законы, обеспечивающие ее соотечественников конституцией, она наверняка заслужит одобрение тех, чьим мнением она больше всего дорожила. Вероятно, Екатерина как раз и подталкивала философов к этому, когда писала в своем предисловии к Жалованной грамоте городам, что «начиная от древности, мраком покрытой, встречаем мы повсюду память градоздателей, возносимую наравне с памятию Законодателей, и видим, что герои, победами прославившиеся, тщились градозданием дать бессмертие именам своим». Стоит вспомнить, что множество городов Екатерина II основала указами, за что неблагодарные потомки ее не хвалили, а осуждали. Но, как бы то ни было, стремление добиться одобрения потомков являлось для нее одним из главных стимулов. Желание заслужить одобрение философов, хотя и не было единственным фактором, являлось фактором сопутствующим. Екатерина видела, что ее судьба — в руках потомков, и зависит она оттого, удастся ли императрице законодательно ввести человеческое счастье при помощи конституции домодерного типа. К несчастью для своей репутации, она оказалась права.

«В одно время победительница и законодательница, — говорил императрице Вольтер, — вы упрочили бессмертие за своим именем» {392} . Хотя Екатерина II действительно приобрела особую форму бессмертия, форма эта была не та, на какую надеялась императрица и какую предрекали ей ее почитатели. Это было, как напоминает нам Джон Александер, бессмертие, больше связанное с копытными существами, чем с конституциями {393} . Поскольку это так, то возникает вопрос: почему потомки отказали Екатерине II в том, чего она так страстно желала? Почему же ошибся обычно такой точный в предсказаниях Вольтер? Поиски ответа на эти вопросы выведут нас сразу к нескольким путям, и лишь по некоторым из них мы сможем здесь пройти.

Критики указывали на структурные недостатки грамот. Жалованная грамота дворянству, как утверждали они, представляет собой всего лишь компиляцию из уже существовавших привилегий, многие из которых императрица сама и пожаловала [155](хотя этот аргумент определенно ослабляет тезис о дворянском господстве). Единственным оригинальным вкладом в содержание Грамоты является, возможно, часть IV, в которой подробно оговариваются доказательства благородства. Но те, кто критикует Грамоту, обращают внимание не на сводный характер грамоты, а на жесткий способ ее внутренней организации. Сомнения вызывают: необходимость механического разделения дворян на шесть категорий, ценность подробной родословной книги дворян, лишь подчеркивающей их внутреннее деление, а также стратификация выборных привилегий на основе возраста, богатства и успехов по службе. Вполне вероятно, что императрица пыталась таким образом предотвратить юридические споры, подобные тем, что захватили французское дворянство. Как бы то ни было, для тех, кто настаивал на важности традиции при составлении конституции государства, императрица сумела ввести в нее большую долю абстракции.

Если Жалованная грамота дворянству пострадала умеренно от отвлеченности и симметрии, то Жалованные грамоты городам и государственным крестьянам пострадали намного сильнее — они зачастую не соотносились с реальностью. В своих общих положениях ранние проекты Жалованной грамоты городам были составлены по образцу Жалованной грамоты дворянству, как показал Александр Александрович Кизеветтер. Соответственно, мы имеем разделение городского населения на шесть категорий, одна из которых предназначалась для тех, кто не подходил ни под какую другую. Более поздние проекты начали несколько двигаться в сторону от первоначального образца, в большей степени отвечая условиям города. Однако, как отметил Джордж Манро {394} , даже принимая это во внимание, они имели в виду не обстоятельства, свойственные большей части России, а те, что были характерны для Санкт-Петербурга. Как мы знаем, «стольный град» Петра по своей социальной структуре был поистине уникален среди российских городов. Так что если бы другие города, даже Москва, строго следовали предписаниям Жалованной грамоты городам, они бы не смогли построить жизнеспособное городское управление.