Александр Шапран - Ливонская война 1558-1583

Мы не случайно провели этот экскурс в общем-то известную область, с которой знакомили читателя и ранее, дабы можно было лучше оценить степень верности намеченной царем цели. Давайте обратим внимание на одну деталь. Историк Б.Н. Флоря, отстаивающий правильность выбранного Грозным курса, в чем, кстати сказать, он не одинок, и на тех же позициях стоит целый ряд других наших отечественных исторических деятелей, в то же время приводимой выше цитатой утверждает, что «избежать перерастания Ливонской войны в крупный международный конфликт было невозможно…».

Тогда о какой верности намеченной цели можно говорить, если следование этой цели ведет к крупному международному конфликту?

Правда, историк тут не оговаривается насчет того, когда именно стала ясной неизбежность международного конфликта. Может быть, он имеет в виду, что до развязывания войны перспектива крупного конфликта еще не просматривалась, и о том, что его было не избежать, стало понятно только позднейшим поколениям исследователей. В этом случае ученый оставляет русскому царю основания для оправдания — мол, он выбрал правильную цель, но кто мог тогда подумать, как оно на самом деле обернется. Если так, то это слабая и жалкая попытка выгородить Грозного. Не понимать, чем закончится его вторжение на земли Ордена, было нельзя уже тогда. Обстановка на западе, интересы сопредельных государств, общий настрой соседей не оставляли шансов на иной исход событий. И тому, кому этого было не видно, вообще нельзя претендовать в истории на роль политического деятеля, тем более такого, которому можно со временем будет приписать правильность намеченной цели в чем бы то ни было.

Так что историк, называя намеченную русским царем цель верной, противоречит как объективным обстоятельствам, так и ходу событий. Но вот далее Флоря задается вопросом насчет того, а был ли столь плачевный исход той войны неизбежен? и не привели ли к такому печальному результату ошибки и просчеты самого Грозного?

Вот относительно этого и следует вести весь дальнейший разговор.

На каждый из этих двух вопросов ответ тоже ясен, и при неизбежности перерастания войны в международный конфликт и, следовательно, сколачивания антирусской коалиции война для Московского государства не могла закончиться иначе, чем она закончилась в действительности. И ошибки высшего руководства, причем ошибки, доходящие до преступлений, тоже не должны вызывать споров. Но вот этого уже русский царь понять был не в состоянии. Он, может быть, и ожидал неизбежности союза против себя, но продолжал надеяться на свои силы и не предвидел того, что финал окажется столь драматичным. Ну и конечно, ни о каких собственных ошибках и просчетах царь не допускал даже мысли, он к тому времени давно устоялся во мнении о своей безошибочности и божественной непогрешимости.

Известный истории исход Ливонской войны был предопределен самой неизбежностью международного конфликта, о котором говорит тот же историк. Противостоять такой коалиции России было не под силу, и нужно признать объективность этого положения. Ошибки и просчеты русского царя только усугубили ситуацию, но и не будь их, трудно было ожидать иного итогового результата. Россия не могла победить, даже если бы царь, говоря грубо, и «не наломал дров». Правда, в этом случае война бы могла обойтись меньшими материальными затратами и, что самое главное, меньшими человеческими жертвами, но трудно представить, чтобы общий итог мог стать другим. Зато, если, пофантазировав, допустить, что Россия при другом руководстве была бы способна сокрушить противостоящую ей коалицию, то при всех тех же условиях, но, находясь под Грозным царем, она одинаково была бы обречена на тяжелое поражение. Иными словами, для того, чтобы Московской державе оказаться побежденной, было достаточно любого из двух условий, поставленных историком в виде вопросов. И к неудаче в войне неизбежно привела бы как одна лишь недостаточность материального и физического потенциала Московского государства, так и безумная внутренняя и внешняя политика его царя.

Второе условие должно быть более или менее ясным, и с проявлениями такой, мягко говоря, политики царя мы знакомили читателя по ходу повествования. А потому оставим разбирательство этого условия на потом и вернемся к нему несколько позже. Посмотрим сначала на сугубо материальные причины, обусловившие невозможность для Москвы противостоять сложившемуся против нее на западе альянсу.

После знакомства с некоторыми деталями военной машины России кануна Ливонской войны и организацией московского военного лагеря тех лет, а также с аналогичными сведениями о ее соперниках по войне может сложиться впечатление о, по меньшей мере, равенстве военного потенциала Москвы такому же суммарному показателю всех стран противостоящей ей коалиции. А то, может быть, даже следует говорить и о некотором превосходстве России в военном отношении над общим противником. Но такое впечатление обманчиво, и создается оно только потому, что, приводя данные о численности войск, количественном и качественном составе артиллерийского парка, характере вооружения и т. п., мы не назвали еще одного показателя, более других определяющего военную мощь государства, — уровня владения военным искусством. А именно в этом показателе в ходе Ливонской войны обнаружился факт отставания русской военной машины даже далеко не от самых лучших европейских аналогов.

Веками оттачивая воинское мастерство исключительно в борьбе с кочевой степью, где победа решалась преимущественно числом и, может быть, в какой-то степени, внезапностью, Русь научилась одолевать Орду, собственный военный механизм которой не получил со времен Чингисхана и Батыя существенного развития. Развал монгольской империи привел в не подлежащую восстановлению ветхость его отдельные узлы, а потому ко времени падения ордынского владычества Русь в военном отношении стояла на порядок выше своего бывшего поработителя, что и позволило ей постепенно переподчинить того своей воле. Завоевания Казанского и Астраханского царств явились прямым следствием возвышения московского военного могущества над ордынским, и только удаленность и природная защищенность Крыма, а также опека и покровительство над ним со стороны Турции отодвигали на время такую же перспективу для ханства Гиреев.

По-иному выглядит сравнительная оценка русского военного механизма с западным. По сути дела, до самой Ливонской войны военный контакт России с Европой ограничивался мелкими обоюдными нападениями на псковско-ливонском порубежье, сопровождавшимися разорением с обеих сторон мирного сельского населения и разбивавшимися о стены первого встретившегося на пути укрепленного места. То же самое можно сказать и о новгородско-шведских конфликтах, носивших локальный характер, сводившихся в основном к обоюдным осадам и оборонам небольших крепостей и не выливавшихся в открытые полевые сражения. Наиболее памятными для Москвы из войн с западными соседями оставались, конечно, русско-литовские столкновения. Но характер литовского военного лагеря до самого последнего времени очень напоминал собой московский, а потому русским воеводам до поры, до времени удавалось с успехом противостоять западному соседу, хотя нельзя не отметить, что при несравненно больших материальных и людских ресурсах особо громких побед у Москвы над Литвой отмечено не много. Зато к середине XVI столетия в Литве все больше начинает сказываться влияние Запада, что, в первую очередь, проявляется в устройстве и организации ее армии. Окончательный толчок к перестановке литовской военной машины на общеевропейские рельсы дало объединение с Польшей в одно государство. Прежде всего, это сказалось на увеличении удельного веса наемного элемента в литовском войске.