Макс Вебер - Аграрная исстория Древнего мира

Как бы там ни было, фактически решающим является то, что этот беспримерный по своей грубой (brutalen) простоте институт (объекты для сравнения можно найти в юридически и фактически весьма , впрочем, отличном трактовании оккупаций («Bifänge») на царской пустующей или высоко лежащей песчаной земле (Oed-oder Geestland) в Египте: об этом см. в разделе «Эллинизм»), это перенесение древнего права «оккупации» (Bifanc-Recht) с пустующей земли на в огромной части уже находящуюся под обработкой землю, которая досталась государству в результате завоевания, с гигантской территориальной экспансией государства, совершенно изменило свое значение. Так как в каждой оккупации ското- и рабовладельцы могли, конечно, участвовать с несравнимо большим успехом, чем еще столь многочисленные свободные крестьяне, то, благодаря этому, после проникновения в жизнь института покупных рабов (Kaufsklaverei), был создан неслыханный дотоле аграрный капитализм , против которого крестьяне реагировали тем, что выставили требование, чтобы завоеванная земля систематически распределялась между всеми гражданами и становилась их собственностью в качестве ager privatus. Действительно, за большинством успешных войн, как уже было упомянуто, следовало наделение землей победоносного войска. Этому соответствовало применение свободы завещания в виде лишения наследства остальных детей в пользу единонаследника. Оно имело огромное практическое значение для удержания земельного владения в семье, пока земля путем завоевания попадала в ее распоряжение. Свобода завещания, как и остальные институты римского земельного права, стойт, таким образом, в связи с резко выраженной аграрно-экспансионистской тенденцией (mit eminent agrarischexpansiven Tendenz), которую принуждено было усвоить государство с ростом значения войска гоплитов. Но ското- и рабовладельцы были, напротив, заинтересованы в расширении открытого для оккупации и для сдачи государством в аренду ager publicus. В течение периода завоеваний, происходивших на почве Италии, мы находим в традиции регулярно повторяющиеся упоминания о том, что зажиточные слои на требование масс произвести наделения из ager publicus отвечают предложением завоевать новую землю для этой цели или вывести колонию. Совершенно отвергать достоверность этих сведений также и в этом отношении едва ли есть основание: ведь содержание классовых интересов едва ли могло быть иным в эпоху территориального расширения Рима. Совершенно подобным же образом протекал процесс территориального расширения, например, в Элиде: знать позволяет демам принимать участие в грабеже. В общем, при такой конкуренции интересов, крестьяне, конечно, получали все меньше и меньше. Только под давлением тяжелых внешних опасностей знать решалась на вывод колонии: так, многочисленные колонии граждан с середины II и в начале I столетия до P. X. объясняются кельтской и пунийской опасностью [477]и абсолютной необходимостью заполнить созданные войнами пробелы. Несмотря на это, сопротивление со стороны крупного землевладения и в эпоху галльских и пунических войн часто было очень упорным: борьба классов за область проживания сенонов и Пицен [478]могла быть решена плебсом (в 232 г. до P. X. через посредство Г. Фламиния [479]), в смысле колонизации лишь против определенно выраженного противодействия со стороны сената.

В глубине этих конфликтов скрывалась борьба между свободным и несвободным трудом, которая позже, в эпоху Гракхов, привела к революции. В Элладе и на эллинском Востоке экономическое значение рабства для деревни (für das platte Land) оставалось довольно ограниченным. Многочисленные мелкие центры хозяйственного оборота в древней Элладе не имели плодородного, достаточно дешево приобретаемого и поэтому приспособленного для плантационного крупного хозяйства с рабами аграрного «Hinterland’а» [480]. На Востоке земля была густо населена и дорога, и кроме того, связанное с монархическим и бюрокрааическим режимом многообразие эллинистических государств и большое значение доменовых , возделывавшихся мелкими арендаторами земельных комплексов с самого начала существенно ограничивало относительное значение крупного рабовладельческого хозяйства. Если не считать спартанского феодального государства и Хиоса, мы почти ничего не слышим в Греции и на всем Востоке о восстаниях рабов, и чем позже , тем меньше , тогда как восстание Спартака в Южной Италии и на Сицилии причисляется к самым страшным социальным потрясениям Древнего мира. В Риме именно рост денежного богатства, географически обусловленная возможность значительного расширения государства внутрь страны (in das Binnenland), а затем капиталистический характер заморских завоеваний и, следовательно, гораздо более крупное обеспечение рынка рабов дали широкое развитие тенденции к массовому скоплению людей. Огромный ввоз рабов в Рим, а также — на что указывает Ферреро — появление масличных и виноградных плантаций в качестве фактора, имеющего определяющее значение для общего хозяйственного положения, отмечаются в источниках одновременно с движением Гракхов, но уже сочинение Катона показывает, что оба эти явления должны быть значительно старше. Поместное собственное хозяйство («Gutswirtschaft») с рабами, такое, каким оно рисуется нам, предполагает, как свою предпосылку, замирение , какое наступило в Италии после ее объединения, окончательно же — после поражения Ганнибала [481]: с тех пор в течение 600 лет ни один враг не ступал на римскую территорию. Вместе с этим начался упадок тяжеловооруженного войска (das Sinken der Hoplitenschaften).

Чем шире распространялось завоевание, тем меньше могла завоеванная земля служить для заселения ее свободными крестьянами. В эпоху заморского расширения государства с этим явлением было покончено совсем. С 177 г. до P. X. до момента, когда Гракхами были основаны колонии, в течение более полустолетия, была выведена лишь одна колония граждан. Должностная и денежная аристократия с внешней стороны пребывали в самом лучшем согласии: трибуны функционировали тогда до самых Гракхов лишь как орудие сената — стремилась упрочить (stabilisieren) фактические владельческие отношения и утвердить военную силу Италии на повинностях входивших в союз общин: Шультен справедливо обратил внимание на то, что к 177 г. до P. X., с которым приходит к концу начавшийся в древние времена вывод колоний граждан, относится и lex Claudia [482], который устранил латинов, и что еще более суровый lex Junia de peregrinis [483]относится ко времени после низвержения Тиберия Гракха и перед выступлением Гая Гракха. Эти ограничения свободы передвижения союзников как в интересах удаления демократических или прямо нелегитимированных элементов из комиций (в которых владеющий римской землей латинянин первоначально, вероятно, имел право подавать голос), так и в интересах удержания войска гоплитов на его собственной почве и его податной силы за его общинами, последовали прежде всего вполне с его согласия, — lex Claudia был издан прямо по его предложению. Но в то же время они шли вразрез с консервативными интересами должностной знати, типичному представителю которой Сципиону Эми лиану легенда влагает в уста, вместо обычной молитвы о «приумножении», другую — о «сохранении» государства.