Макс Вебер - Аграрная исстория Древнего мира

После этих по необходимости — для того, чтобы существующие без сомнения различия выступили вперед — несколько резко формулированных разъяснений нельзя уже, конечно, оспаривать того, что промышленные производства древности кое-где могли обозначать известное приближение к рациональному «крупному производству» («Grossbdtrieb»); это была бы благодарная тема для особого исследования. Но характерным для древности является как раз противоположное развитие, которое не приближается к современному промышленному капитализму, а отдаляется от него. Весьма характерным является по существу и тот факт, что стремление капитала к получению дохода (Verwertungsstreben) в древности наталкивалось на рабский труд, который тормозил это развитие. Что в средние века это было иначе, зависело, помимо чисто исторических причин, главным образом от перемещения географической сцены капиталистического развития. Климатом обусловленное, совершенно иное развитие потребностей [528] , вызванная климатом связанность с домом северных людей в течение длительных периодов в году в противоположность склонности проводить время вне дома, «άγοράζειν» [«ходить на рынок»], свойственной античному человеку (которой соответствует жизнь в кафе нынешних испанцев и итальянцев), различия «темперамента», объясняемые — без всяких «расовых» гипотез [529]— уже прямо из для каждой новой генерации заново данных климатических условий жизни, прежде всего многочисленные центры оборота внутри страны с их исключающим всякие скачки постоянным расширением потребления и производства, — все это новые условия, в которые влились технические традиции древности, и с ними должно было считаться вновь пробуждавшееся стремление капитала к прибыли.

Не только применение рабского труда вследствие более высоких расходов на его содержание было само по себе убыточно на севере, но описанная выше военная структура Средневековья исключает возможность для местопребывания промышленности, для городов , войн для добывания рабов на манер полисов Древности; военные же распри (die Fehden) рыцарства континентальных стран давали в качестве военного приза перемену сеньора оброчных крестьян, расширение собственного земельного и территориального верховенства за счет другого, но не увод людей, как это было в морских хищнических войнах античной береговой культуры. Рабство с ростом культуры внутренних стран (des Binnenlandes), по крайней мере относительно, шло на убыль, тогда как развитие «свободного» труда извлекало выгоды из всех перечисленных выше моментов (более близкое обоснование этого завело бы нас слишком далеко).

Наконец, в то время, как в военных столкновениях полисов Древности до конца Римской республики каждая война в принципе означала насильственное уничтожение всех владельческих отношений, гигантские конфискации и новые поселения, и полис в этом отношении, таким образом, закостенел на времени германского переселения народов, — средние века, несмотря на всю свою страсть к раздорам (Fehdelust), а тем более начинавшееся Новое время все же были эпохой замиренной» общины народов («befriedete» Völkergemenischaft), если ее мерить античным, пожалуй, и эллинистическим масштабом [530]. Конечно, современный капитализм в средние века и в Новое время — как уже было упомянуто выше — самый большой свой доход извлекал из «военных потребностей» («Kriegersbedarf»). Но то, что было новым , именно капиталистическая организация производства продуктов промышленности , покоилась на том «замирении», которое при всех политических перипетиях все же обеспечивало непрерывность экономического развития, и в котором, наряду с большими ленными государствами, прежде всего участвовала общая для всех церковь. В древности, напротив, уже основание полиса являлось мотивированным военно-политическими причинами актом, и его дальнейшее развитие также зависело от военных обстоятельств, и поэтому капитализм жил täm, в конечном счете, только политическими условиями (vom Politischen), он был, так сказать, не прямо экономическим: политический подъем и упадок полиса с его варьирующимися шансами на государственные от купы, на захват людей и (особенно в Риме) земли был его элементом. Когда в эпоху эллинизма и в эпоху Римской империи вселенная была замирена , тогда и на почве античного города, который стал теперь в большей мере носителем исключительно экономических интересов, сильно развились до тех пор лишь в зачатках существовавшие профессиональные союзы торговцев и ремесленников. Их, использованных позднеантичным государством для своих целей, можно проследить до первых зачатков средневековых цехов. Но для античного капитализма пробил смертный час: мир и монархическое государство, переход от береговой культуры к культуре внутренних стран (Binnenkultur) задавили его, где только он существовал, вместо того, чтобы, как можно было бы думать a priori, лишь способствовать его расцвету. Но этот переход к миру и к культуре внутренних стран окончательно осуществила римская императорская эпоха.

Империя принесла, предварительно при Тиберии, окончательно с Адриана, мир, прекращение войн, которые велись для захвата земли и людей, и в то же время включение в состав государства больших континентальных пространств — Галлии, рейнских и дунайских стран, Иллирии, а также (до старой провинции Македонии) всей внутренней части Балканского полуострова. Мир означал постепенное прекращение подвоза рабов: для расточения человеческого материала, какое должны были, по идеалу Варрона, производить плантации и в каком нуждались рудники, спекулятивное разведение рабов и мирная торговля рабами были недостаточны. Цена рабов сначала быстро поднялась — так как снабжение рынка было недостаточно — в позднюю эпоху империи она, наоборот, стоит на чрезвычайно низком уровне , потому что в течение этого промежутка времени спрос на рабов, благодаря преобразованиям, которым подвергалась хозяйственная организация, сильно упал. Раньше я несколько излишне высоко оценивал эти условия рабского рынка, но его не следует оценивать и слишком низко. Исчезновение рабских казарм, восстановление семейной жизни рабов, вместе с этим замирание (das Schrumpfen) капитализма в крупном сельскохозяйственном производстве есть факт, который также стоит в связи и, наверное, в сильной мере (источники дают возможность признать нужду в людях») с этими изменениями. Крупные владения на гигантских пространствах континентальных стран севера со слабым оборотом и без того не могли эксплуатироваться по образцу карфагенско-римских плантаций. Уже Тацит (или тот, у кого он заимствовал свои сведения) видел, вероятно, у князей убиев [531]на рейнской границе крупное поместье с натуральными рентами, какое потом стало господствовать в эпоху франков, и противопоставляет его римским рабским казармам и военной организации их работ.