Макс Вебер - Аграрная исстория Древнего мира

Однако такого рода аналогии «со средневековыми и современными явлениями, сами собой напрашивающиеся на каждом шагу», представляются М. Веберу «в высшей степени» ненадежными, а нередко и прямо-таки вредными «для непредвзятого познания» (там же). Они способны скорее затушевать, чем обнажить «специфические особенности, которые резко отличают «античную культуру» как от культуры Средневековья, так и от культуры Нового времени» (там же). Дело в том, что, если иметь в виду экономический «центр тяжести» античной культуры, то придется признать культурно-историческую значимость того «географического» факта (и «фактора»), что — «до императорской эпохи» — античная культура была «на Западе береговой, приморской культурой (Küstenkultur), а на Востоке и в Египте — прибрежной, речной культурой (Stromuferkultur) с географически экстенсивной и приносящей высокую прибыль между местной (interlokalen) и международной торговлей, которая, однако, по относительному значению количеств обменивавшихся товаров, если исключить некоторые значительные intermezzi, остается позади позднего Средневековья» (2, 5).

Продвигаясь еще в ранний период своего творческого развития к собственному — «неформационному» — пониманию феодализма, М. Вебер столкнулся с распространенной в конце XIX века «ойкосной» теорией Родбертуса, о которой он вспоминает в том же Введении к «Аграрной истории Древнего мира», «…необходимо, — подчеркивает он, — …всегда усиленно настаивать, что «ойкос», как его понимает Родбертус, действительно играл в хозяйстве Древнего мира в высшей степени важную роль. Но только он, с одной стороны — это я в свое время старался доказать — для лежащей в свете истории эллинско-римской Древности, является продуктом лишь позднейшего развития (императорской эпохи) и составляет переходную ступень к феодальному хозяйству и феодальному обществу раннего Средневековья. С другой стороны, он (на Востоке и отчасти также в Элладе) стоит на пороге доступной нам истории… Но и тут он, конечно, отнюдь не был чем-то, в родбертусовском смысле, выросшем непосредственно из расширенного собственного хозяйства древних домовых общин» (2, 12).

При этом, что естественно, имея в виду весь ход веберовской мысли, «ойкос» оказывался, в конечном счете, далеко не настолько «автономным» натуральным хозяйством, как это представлялось и самому Родбертусу и, особенно, таким его последователям, как К. Бюхер. В Древнем Египте, например, он соседствовал с «государственно-социалистическим» и «общественно-хозяйственным» регулированием воды» (там же), а на Востоке и в древней Элладе «он обязан своим возникновением тем торговым барышам, какие получал древнейший представитель правильных меновых отношений, главарь и князь…» (там же). «Хотя, — как тут же уточняет М. Вебер, …тем не менее, удовлетворение потребностей в этом ранне-античном «ойкосном» хозяйстве князей и политически господствующего сословия повсюду совершалось, главным образом натурально-хозяйственным способом» (там же).

Здесь возникает впечатление, что М. Вебер с самого начала стремился придать понятию «ойкосного хозяйства» не столько философско-исторический, сколько ограниченный, и в то же время более определенный, «идеально-типический» смысл. «…Карл Бюхер, — пишет он, — принял эту родбертусовскую категорию «ойкоса» как характерный для Древности тип хозяйственной организации, однако, судя по его аутентичному толкованию этого взгляда — насколько я его понимаю — в смысле «идеально-типической» конструкции хозяйственного строя, который в древности выступал с особенно сильным приближением к чистому понятию домашнего хозяйства со всеми его специфическими последствиями, но без того, однако, чтобы домашнее хозяйство господствовало во всем Древнем мире на всем его Протяжении и во все его эпохи…» (2, 8). В те же эпохи, когда «ойкосное» хозяйство существовало, его «господство», согласно веберовскому уточнению, не означало «что-либо большее, чем, правда, очень сильное по своим последствиям, чрезвычайно действенное ограничение явлений обмена в их значении для удовлетворения потребностей и соответственное деклассирование тех слоев общества, которые могли бы стать носителями обмена» (2, 8–9).

Возражая против «ойкосного» понимания эволюции хозяйства на ранних этапах античной истории и утверждая, что «ойкос» вовсе не был «изначальной» формой хозяйствования, М. Вебер пишет: «натуральное хозяйство получало все большее и большее господство и в феодальных поместьях (Grundherrscnaften), и в организованном в форме «ойкосного» хозяйства («oikenwirtschaftlich») государственном хозяйстве позднеантичной эпохи (начиная с 3-го столетия). Напротив, в классические периоды Древности, когда мы видим крупные состояния, заключающиеся в рабах, это было не в такой мере, как полагал Родбертус, и никогда в такой степени, как и я, со своей стороны был прежде склонен допускать…» (2, 13). Но таким образом отвергалась не только концепция «изначальности» ойкосного типа хозяйственной эволюции общества, но и попытки соответствующего истолкования «феодализма», близкого к марксовскому представлению о нем как определенной «общественно-экономической формации», имеющей раз и навсегда данное место на лестнице «социального прогресса».

Дело в том, что «феодализм», трактуемый «идеально-типически», вообще имеет у М. Вебера не столько даже хозяйственную, сколько политическую нагрузку, это у него прежде всего социально-политическая, но не социально-экономическая структура.

Для нас же особенно важно принять к сведению эти теоретико-методологические уточнения, касающиеся применимости категории «ойкоса» к исследованию античной хозяйственной истории, учитывая что она зачастую фигурирует у М. Вебера в сочетании с категорией «феодализма», которую он (по мере возможности) «функционализирует» аналогичным образом. А потому продолжим оборванную нами цитату: «Правда, — оговаривается М. Вебер, — было вполне в порядке вещей, что Бюхер, рассматривая Древность как наглядный пример типа «ойкосного хозяйства … поневоле в известной мере подчеркивал как раз подходящие для этой прагматической цели составные части античной хозяйственной истории, так что у историков явилось представление, будто, по его мнению, всему античному хозяйству можно целиком приписывать характер «ойкосного хозяйства», а рядом с этим, во всяком случае в городах, характер «городского хозяйства» (в «идеально-типическом» смысле слова») (2, 9). А потому возникала опасность «раздвоения» античной хозяйственной истории, спасаясь от которого «Эд. Мейер в своих возражениях против понятого так … бюхеровского взгляда пошел так далеко, что отверг вообще применение к Древности особых экономических категорий и сделал попытку, по крайней мере к классическому периоду расцвета Афин, оперировать совсем современными понятиями, как «фабрика» и «фабричные рабочие»…» (Там же).