Валерий Граждан - Фрегат «Паллада». Взгляд из XXI века

Вспомнился стих:

«Берите же, любезный друг, свою лиру, свою палитру, свой роскошный, как эти небеса, язык богов, которым и можно только говорить о здешней природе, и спешите сюда, а я винюсь в собственном бессилии и умолкаю!»

Март 1853 года. Атлантический океан.

Где-то далеко позади «Паллады» остался остров Святой Елены. Судя по всему, он остался совсем невдалеке от фрегата по правому борту. Да и прошли его глубоко за полночь, иначе бы секретарь в своём описании упомянул о нём. Пик Наполеона с любого корабля виден за десяток миль, а то и более. На этом острове, судя по лоциям, можно было сделать аварийный запас воды, чем далеко не вдоволь снабдили путешественников на Кабо-Верди. А может то и к лучшему: Россия уже находилась в состоянии войны с англо-французами. Так что, коли бог даст, то «Паллада» благополучно достигнет через трое-четверо суток мыса Доброй Надежды.

Но едва забрезжило утро седьмого марта, как весь экипаж знал о трагической кончине товарища по службе. Это была уже пятая смерть со дня выхода из Кронштадта. Что-то ожидает фрегат и его команду далее. Борта медленно, но верно расшатывали волны, а то и банальная зыбь. Теперь уже простое докование лишь даст новые щели при замене сгнивших досок на сомнительные новые. Ко всему нет твёрдой уверенности о власти в Кейптауне: кто там правит бал? Англосаксы или буры. Уже на виду африканского берега рискнули дать салют по захороненному по всем морским канонам матросу российскому Захарьеву. Едва смолк хор церковного песнопения, как канониры дали троекратный залп. Тело спустили в океан и записали в бортовой журнал координаты погребения. Утро заметно посвежело и, обычно приятное обливание забортной водой из брезентового ведра, дало неожиданный эффект: пробрало до самых внутренностей. Вода была ощутимо холодной, почти колодезной температуры! Фаддеев, с хитрецой помалкивая об изменениях, шарахнул Гончарову на голову целое ведро. Вода ко всему была с примесью чего-то красного и мой инквизитор гаркнул: «Икра красная, сахалинская!»

– Какая к чёрту «икра красная» у южного побережья Африки! Разве что от китов, так они живородящие… Ну, шельмец, ужо я задам тебе лопатничек почище Тихменева!»

– А задавай, барин, землица-то вона, миль пять, не боле. Настроение в команде было аховым: корабль течёт, люди гибнут.

Мыс Доброй Надежды, 7 марта 1853 года.

Любой моряк знаком с таким ощущением: опостылит сам корабль и его обитатели донельзя. Такое происходит через пару-тройку месяцев относительно спокойного плавания. Затем происходит нечто не поддающееся самоконтролю и всё начинает раздражать. Лучшие друзья и собеседники становятся слащавыми и тупыми, балясины (ступеньки) на трапах уменьшаются в размерах по ширине, удаляясь друг от друга и ты материшься, спотыкаясь. Еда на камбузе непременно со следами тараканов и крыс (хотя ничего подобного вы не узрели). В жилом коридоре появился еле уловимый, но невыносимый запах как бы дохлой крысы… Сосед по каюте не спит за полночь и что-то пилит. Даже отсутствие шторма выводит из себя.

Где-то суток за трое до прихода к мысу Доброй надежды мы буквально учуяли запах земли. А седьмого-восьмого марта при стихшей качке земля выдала свои визитки: нас тормозили целые поля морской капусты. На ней нашли приют целые скопища птиц. Это был некий оазис кипящей жизни. Затем вода за бортом превратилась из синевато-лазурного в желтовато-зелёный. Изобилие морской капусты меняло цвет прибрежного океана. Но светящихся микроорганизмов стало куда как больше. И когда кто-либо в тёмное время обливался забортной водой, то создавалось впечатление прямо-таки огненного человека: ручьи искр ниспадали вниз и растекались по палубе. Извечные океанские странники альбатросы стали появляться в компании птиц-фрегатов, а то и чаек. А это верный признак близости берега. Матросы интереса ради подстрелили какого-то пернатого (чаек и альбатросов моряки не трогают, равно как и птиц перелётных). А тут этих летунов появилось несметное скопище и они, цепляясь за паруса, падали команде под ноги. Кок пытался попотчевать братву «курятиной с неба», но таковая больше напоминала разве что российских сорок с помойки. Хотя акулы съели всё более, чем с аппетитом. Ночью намеревались ошвартоваться или встать на якорь у некоего Фальзебея, что в переводе буквально означает «Обманная бухта», но для души более подходит «Волшебная гавань». А вообще-то дело было так: по обыкновению в халате Иван Александрович отдраил дверь на палубу с намерением взбодриться океанской водицей. Но с воплем ужаса отпрянул внутрь, теряя тапки: прямо перед ним торчал огромный чёрный рог. Создавалось впечатление, что чудище через мгновение пронзит фрегат… И тут услышал хохот «душечки» Ивана Ивановича: «Нешто испужался, Иван Саныч?! Глянь-ко, каку каку я прикатил!»

– Господи Боже, силы небесные! (Рог угрожающе надвигался) Мы на мели?» Перекрестившись, секретарь задраил за спиной дверь. Неистово грохотал донными каменьями прибой: шёл океанский прилив. Очередной волной так хлестнуло по скалам, что зазевавшегося писателя окатило брызгами с головы до ног.

– Что Вы! Бог с Вами, типун за это на язык – на якорь становимся, держитесь!» В подтверждение послышалась команда: «Из бухты вон!» и при развороте: «Отдай якорь!» Посудина, хряснув измочаленной за месяцы похода древесиной, дёрнулась и застыла. И тут уже секретарь разглядел то чудо, что ужаснуло его: огромные, высоченные скалы Драконовых гор. Где-то из-за скал была видна маковка церкви Саймонстоуна. Тут же была Капбланк (Кейптаун) – «Столовая гора». Скудная береговая зелень едва смягчает угрюмость пейзажа. Лесочки из кедров, дубов и примеси тополей, сдобренными лианами винограда. Отражали тропический климат кипарисы, мирты, да заборы из задубевшего кактуса. А сама бухта была окаймлена как бы вилкой двух мысов, один из них и был именитый «Доброй надежды». А ежели смотреть скрупулёзно, то вовсе это и не мыс, а скорее полуостров-коса. На нём и соорудили маяк. Но суровые монолиты Драконовых гор грозно высились над бухтой и той же Столовой горой. По её маковине ползало белое и пузырчатое облако. Оно то нанизывалось на гору, то вдруг вздымалось. Высочайшая из вершин Ткабана-Нтленьяна 3482 метра. Практически все съехали на берег и вот уже дня три расслабляются на берегу. «Ваше высокоблагородие, возьми и меня на берег!»

– А что ты собираешься там делать?

– Да вон, на ту гору хочу взлезть, а то у нас в деревне таких нету!