Лев Троцкий - Преступления Сталина

До конца 1933 года московская пресса, а следовательно, и ее тень -пресса Коминтерна -- изображали меня британским и американским агентом и даже именовали меня "мистер Троцкий"2. В "Правде" от 8 марта 1929 года целая страница посвящена доказательству того, что я являюсь союзником британского империализма (тогда он еще не назывался в Москве "британской демократией"), причем устанавливалась моя полная солидарность с Уинстоном Черчиллем3. Статья заканчивалась словами: "Ясно, за что платит ему буржуазия десятки тысяч долларов!" Дело шло тогда о долларах, не о марках4.

2 июля 1931 года та же "Правда" при помощи грубо подделанных факсимиле, о которых она сама поспешила забыть на следующий день, объявила меня союзником Пилсудского5 и защитником насильнического версальского мира6. В те дни Сталин боролся не за статус-кво, а за "национальное освобождение" Германии. В августе 1931 года "теоретический" орган французской компартии "Кайе дю Большевизм" обличал "трогательный единый фронт", который установился между "Блюмом7, Полем Бонкуром8 и французским генеральным штабом, с одной стороны, и Троцким -- с другой". Я оставался, таким образом, крепко привязан к странам Антанты!

24 июля 1933 года, то есть после окончательного воцарения Гитлера9 в Германии, я въехал через Марсель во Францию благодаря визе, полученной мною от правительства Даладье10. Согласно ретроспективным "разоблачениям" недавних московских процессов, я был уже в те дни агентом Германии и занимался подготовкой мировой войны с целью разгрома СССР и Франции. На процессе Радека11--Пятакова12, в январе 1937 года, было, в частности, "установлено", что как раз в конце

июля 1933 года я встретился в Буа де Булонь с корреспондентом ТАСС Владимиром Роммом13, чтобы через его посредство привлечь русских троцкистов к союзу с Гитлером и микадо14. Но "Юманите"15 ничего этого не подозревала: как раз в день моего приезда во Францию она опубликовала статью, разоблачавшую мой тайный союз с правительством Даладье. Прикрывая интриги белой эмиграции и приглашая Троцкого, писал орган Сталина--Кашена16--Тореза17, "французская буржуазия обнажает свою истинную политику в отношении Советского Союза: переговоры по необходимости, улыбки по нужде, но за кулисами -- помощь и поддержка всем саботажникам, интервенционистам, конспираторам, клеветникам и ренегатам революции... Из Франции, из этого очага антисоветской борьбы, он может атаковать СССР... Стратегический пункт! Вот почему прибывает г. Троцкий".

Все позднейшие формулы прокурора Вышинского18 налицо: конспирация, саботаж, подготовка интервенции. Но есть разница: преступной деятельностью я занимался в союзе с французской буржуазией, а не с германским фашизмом.

Может быть, однако, злополучная "Юманите" была попросту не в курсе дела? Нет, парижский орган Сталина правильно отражал взгляды работодателя. Тяжеловесная мысль московской бюрократии никак не хотела покидать старой орбиты. Союз с Германией, независимо от ее государственной формы, считался аксиомой внешней политики Советов.

13 декабря 1931 года Сталин в беседе с немецким писателем Эмилем Людвигом заявил: "Если уж говорить о наших симпатиях к какой-либо нации, то, конечно, надо говорить о наших симпатиях к немцам... Наши дружественные отношения к Германии остаются такими же, какими были до сих пор". Сталин имел неосторожность прибавить: "Имеются политики, которые сегодня обещают или заявляют одно, а на следующий день либо забывают, либо отрицают то, о чем они заявляли, и при этом даже не краснеют. Так мы не можем поступать".* Правда, это было еще в эпоху Веймарской республики. Но победа фашизма вовсе не изменила московского курса. Сталин делал все, чтобы заслужить благорасположение Гитлера.

4 марта 1933 года правительственные "Известия" писали, что СССР является единственным государством, которое не питает враждебных чувств по отношению к Германии, и "это не зависимо от формы и характера германского правительства".

Парижский "Ле Тан" отмечал, со своей стороны, 8 апреля 1933 года: "В то время как приход Гитлера к власти живо занимал европейское общественное мнение и вызывал всюду обильные комментарии, московские газеты хранили молчание".

* Эти цитаты взяты из официального советского издания: "Ленин и Сталин о советской конституции", стр. 146, 147.

Сталин пытался купить дружбу победителя, повернувшись спиною к немецкому рабочему классу.

Общая картина, таким образом, ясна. В тот период, когда я, согласно позднейшей, ретроспективной версии, занимался организацией сотрудничества с Гитлером, печать Москвы и Коминтерна изображала меня агентом Франции и англосаксонского империализма. В германо-японский лагерь я был перечислен лишь после того, как Гитлер оттолкнул протянутую руку Сталина и заставил его вопреки первоначальным планам и расчетам искать дружбы "западных демократий". Обвинения против меня были и остаются лишь отрицательным дополнением дипломатических поворотов Москвы. Перемены моей политической ориентации происходили каждый раз без малейшего участия с моей стороны. Однако между двумя прямо противоположными и в то же время вполне симметричными версиями клеветы есть серьезная разница. Первая версия, превращавшая меня в агента бывшей Антанты, имела преимущественно литературный характер. Клеветники клеветали, газеты распространяли отраву, но Вышинский еще не выходил из тени. Правда, ГПУ и тогда уже время от времени расстреливало отдельных оппозиционеров, приписывая им то саботаж, то шпионаж (в пользу Англии или Франции!). Но дело шло пока еще о малозаметных лицах, расправа проходила за кулисами, в порядке скромных опытов. Сталин только дрессировал еще своих следователей, судей и палачей. Понадобилось время, чтобы довести бюрократию до такой степени деморализации, а радикальное общественное мнение Европы и Америки до такой степени унижения, когда стали возможны грандиозные судебные подлоги против троцкистов.

Все этапы этой подготовительной работы можно проследить ныне с документами в руках. Сталин не раз наталкивался на внутренние сопротивления и несколько раз отступал, но каждый раз для того, чтоб придать своей работе более систематический характер. Политическая цель состояла в том, чтобы создать автоматическую гильотину для всякого противника правящей клики: кто не за Сталина, тот наемный агент империализма. Это -- грубая схематизация, приправленная личной мстительностью, вполне в духе Сталина. Он, видимо, ни на минуту не сомневался, что "добровольные признания" его жертв убедят весь мир в подлинности обвинений и тем самым раз навсегда решат проблему неприкосновенности тоталитарного режима. Оказалось, не так. Процессы повернулись против Сталина. Причина -- не столько в грубости подлога, сколько в том, что тиски бюрократии стали окончательно невыносимы для развития страны. Под напором растущих противоречий Сталину пришлось изо дня в день увеличивать радиус подлогов. Кровавой чистке не видно конца. Пожирая собственные ряды, бюро