Лев Троцкий - Преступления Сталина

Свидетельства Зиновьева и Радека ценны вдвойне: с одной стороны, они совершенно правильно устанавливают отношение оппозиции к обороне СССР; с другой стороны, они показывают, что уже в 1927 году сталинская группа на разные лады искажала мое упоминание о Клемансо в целях подсовывания оппозиции пораженческих тенденций. Замечательно, что тот же Зиновьев в своих позднейших покаянных заявлениях покорно включил в свой арсенал и официальную фальсификацию насчет Клемансо. "...Вся партия как один человек, -- писал Зиновьев в "Правде" 8 мая 1933 г., -- будет биться под знаменем Ленина и Сталина... Только презренные ренегаты попытаются тут, может быть, вспомнить о пресловутом тезисе Клемансо". Подобные же цитаты можно было бы, несомненно, найти и у Радека. Таким образом, прокурор и на этот раз ничего не выдумал. Он только придал уголовную обработку традиционной термидорианской травле против оппозиции. И на таких низменных приемах построено все обвинение. Ложь и подлог! Подлог и ложь! А в итоге -расстрелы.

ТЕОРИЯ "МАСКИРОВКИ"

Некоторые "юристы" из породы тех, которые сцеживают комаров и проглатывают верблюдов, склонны возражать, что моя переписка не может иметь "юридически" доказанной силы, так как остается всегда место для допущения, что она велась с предвзятой целью замаскировать мой действительный образ мыслей и действий. Такой довод, почерпнутый из банальной уголовной практики, совершенно не подходит к политическому процессу грандиозного масштаба. В целях маскировки можно написать пять, десять, сто писем. Но невозможно в течение ряда лет развивать напряженную переписку, по самым различным вопросам, с самыми различными людьми, близкими и далекими, с единственной целью: обмануть всех и каждого. К письмам надо прибавить статьи и книги. На "маскировку" можно расходовать те силы и то время, которые остаются от главной работы. Но вести непрерывно огромную корреспонденцию можно только при условии глубокой заинтересованности в ее содержании и в ее результатах. Именно поэтому бесчисленные письма, проникнутые насквозь духом прозелитизма, неминуемо должны отражать подлинное лицо автора, отнюдь не временно одетую маску. Комиссия оценит, надеюсь, письма, статьи и книги в их взаимной связи.

Возьмем пример из области искусства. Допустим, кто-нибудь заявит, что Диего Ривера является тайным агентом католической церкви. Если бы я участвовал в расследовании этой клеветы, я прежде всего предложил бы всем заинтересованным посмотреть фрески Риверы: вряд ли можно вообще найти более страстное и напряженное выражение ненависти к церкви. Пусть какой-нибудь юрист попробует возразить: может быть, Ривера писал свои фрески с целью маскировки своей подлинной роли? Над этим доводом серьезные люди только презрительно посмеются и перейдут к порядку дня.

Для маскировки преступлений (я говорю на этот раз о преступлениях ГПУ) можно при помощи наемного аппарата сфабриковать обвинительный акт, вынудить ряд монотонных показаний и напечатать на государственный счет "стенографический" отчет. Внутренняя противоречивость и грубость этой стряпни сама по себе достаточно разоблачает бюрократическое "творчество" на заказ. Но нельзя без убеждения и интеллектуальной страсти писать гигантские фрески, бичующие на языке искусства угнетение человека человеком, или развивать в течение ряда лет под бесчисленными ударами врагов идеи международной революции. Нельзя в целях "маскировки" вливать в научные, артистические или политические работы "кровь сердца и сок нервов" (Берне)210. Люди, которые знают, что такое творчество, да и все вообще разумные и чуткие люди, поеме

ются презрительно над бюрократическими и "юридическими" казуистами и перешагнут через них к порядку дня.

Привлечем, наконец, к делу беспристрастную арифметику. Содержание моей преступной работы, как оно выступает из показаний в обоих процессах, таково: три свидания в Копенгагене, два письма Мрачковскому и другим, три письма Радеку, одно письмо Пятакову, одно -- Муралову, свидание с Роммом в течение 20--25 минут, свидание с Пятаковым в течение двух часов. Все!

В совокупности переговоры и переписка с заговорщиками, по их собственным показаниям, отняли у меня никак не более 12--13 часов. Я не знаю, сколько времени заняли мои свидания с Гессом211 и с японскими дипломатами. Прибавим еще 12 часов. Вместе это составит максимум три рабочих дня. Между тем за восемь лет последнего изгнания я насчитываю примерно 2920 рабочих дней. Что я не терял этого времени даром, показывают изданные мною за эти годы книги, многочисленные статьи и еще более многочисленные письма, которые по размерам и характеру нередко приближаются к статьям. Мы приходим таким образом к довольно парадоксальному выводу: в течение 2917 рабочих дней я писал книги, статьи и письма и проводил беседы, посвященные защите социализма, пролетарской революции и борьбе против фашистской и всякой иной реакции. За то три дня -- целых три дня -- я посвятил заговору в интере-сах фашизма. Моим книгам и статьям, написанным в духе коммунистической революции, даже противники не отказывали в известных достоинствах. Наоборот, мои письма и директивные беседы, внушенные интересами фашизма, отличаются, судя по московским отчетам, чрезвычайной глупостью. В двух отраслях моей, деятельности, открытой и тайной, наблюдается, таким образом, чрезвычайная диспропорция. Открытая, т. е. лицемерная деятельность, служащая лишь для маскировки, превосходила мою сокровенную, т. е. "настоящую" деятельность почти в тысячу раз по количеству и, смею думать, во столько же раз по качеству. Получается такое впечатление, как если бы я построил небоскреб для того, чтоб "замаскировать" дохлую крысу. Нет, это не убедительно!

* * *

То же самое относится к свидетельским показаниям. Разумеется, я жил в кругу политических друзей и сносился главным образом, хотя далеко не исключительно, со своими единомышленниками. Нетрудно, таким образом, сделать попытку отвести показания моих свидетелей, как связанных с заинтересованной стороной (ex parte). Такая попытка должна быть, однако, с самого начала признана несостоятельной. Приблизительно в

тридцати странах существуют сейчас большие или меньшие организации, которые возникли и развивались, особенно за последние восемь лет, в тесной связи с моими теоретическими работами и политическими статьями. Сотни членов этих организаций вступали со мной в личную переписку, дискутировали со мной и при первой возможности посещали меня. Каждый из них делился после этого своими впечатлениями с десятками, иногда с сотнями других. Дело идет здесь, следовательно, не о какой-либо замкнутой группе, связанной семейным эгоизмом или общностью материальных интересов, а о широком международном движении, которое питается исключительно идеологическими источниками. К этому надо прибавить, что во всех тридцати организациях шла все эти годы напряженная идейная борьба, приводившая нередко к расколам или исключениям. Внутренняя жизнь каждой из организаций отражалась в свою очередь в бюллетенях, циркулярных письмах и политических статьях. Во всей этой работе я принимал активное участие. Спрашивается: знала ли международная организация "троцкистов" о моих "подлинных" планах и намерениях (терроризм, война, поражение СССР, фашизм)? Если "да", то совершенно непонятно, каким образом эта тайна, по неосторожности или злому умыслу, особенно при многочисленных конфликтах и расколах, не вышла наружу? Если "нет", то, значит, мне удалось вызвать к жизни растущее международное движение на основе идей, которые на самом деле были не моими идеями, а лишь служили мне для маскировки прямо противоположных идей. Но такое предположение слишком уж нелепо! Прибавлю еще, что в качестве свидетелей я предлагаю привлечь десятки лиц, которые порвали с троцкистской организацией или были исключены из нее и стали моими политическими противниками, иногда весьма ожесточенными. Применять к этим широким масштабам -- количество и здесь переходит в качество -- узкое понятие ех parte, значит во имя тени упускать реальность.