Бенгт Янгфельдт - От варягов до Нобеля. Шведы на берегах Невы

После того как прозвучали и прочие речи, началось «ужасное целование в щеки» — обычай, который Цорн счел «черт знает до чего неприятным». Проведя несколько дней в Москве, где состоялось не менее грандиозное торжество, он вернулся домой. На вопрос, почему он столь поспешно покинул Россию, художник застенчиво сослался именно на неизбежные поцелуи в щеку: «Меня целовали все мужчины, но ни одной женщины».

Предполагалось, что за время пребывания в России Цорн напишет несколько портретов, в частности княгини Тенишевой, знаменитой покровительницы искусств, и самого императора. Но художник страдал головной болью, и планы не осуществились. «Я попытался писать портрет княгини, и дело шло замечательно, однако не решился продолжить его из-за головной боли, — писал он жене. — Боль появляется через десять минут после начала работы». В своих «Автобиографических записках» художник намекал, что в княгине, явной лесбиянке, было нечто отталкивающее: «Таких людей я вообще не пишу, и пришлось отговориться болезнью…» В сексуальной ли ориентации княгини заключалась главная причина или в головной боли — трудно сказать, однако выпитое во время банкета шампанское вполне могло испортить Цорну настроение…

Хотя художнику не удалось ничего сделать во время пребывания в России, он все же считал его очень успешным.

В последнем письме домой перед отъездом он отмечал: «Все было удачно — большего триумфа я никогда не переживал».

Несмотря на то что на рубеже веков шведская литература была в России очень популярна, литературных соответствий Рослину, Патерсену, Лидвалю или Иогансо-ну по естественным причинам не было: писателю сменить страну — то есть язык — не так легко.

Имя, часто упоминающееся в связи с Петербургом, — это поэтесса Эдит Сёдергран, родившаяся здесь в 1892 г. Она была крещена пастором Каянусом, но отвезена в Райволу (Рощино) в двухмесячном возрасте. В 1903–1908 гг. она посещала классы для девочек в Петришуле, однако уехала из города до того, как стала профессиональной писательницей, и никогда не занималась в России какой-либо литературной деятельностью. Вопрос о ее связях с Россией — это главным образом вопрос о значении для ее творчества русской поэзии и прежде всего символизма. Эта тема выходит за рамки настоящей книги, тем более что она уже изучалась несколькими исследователями.

Однако же был писатель, оказавший глубокое влияние и на русскую читающую публику, и на живших в России шведов. Это Сельма Лагерлёф, которая после присуждения ей в 1909 г. Нобелевской премии по литературе стала весьма популярным гостем и лектором; зимой 1912 г. она с недельным визитом побывала в Петербурге и Москве.

В Петербурге она жила у Эммануила Нобеля, который во время торжественного вручения Нобелевской премии в 1909 г. пригласил писательницу погостить у него и его мачехи Эдлы. Это приглашение было повторено спустя два года. В новогоднем письме 1912 г. к своей подруге Софии Элькан Сельма Лагерлёф упоминает о том, что «в прошлом году Эммануэль пригласил меня пожить у них, и у меня нет причин для отказа». Однако она поедет, продолжает писательница, не по каким-либо делам, а «для отдыха»; особенно ее интересуют Таврический дворец, Петропавловская крепость и собрание живописи Эрмитажа.

Получив от Сельмы Лагерлёф письмо, в котором она сообщила, что принимает его приглашение, Эммануил Нобель с обратной почтой ответил: «Мне и моей мачехе доставит истинное удовольствие принять Вас своей гостьей в нашем старом петербургском доме, и заверяю Вас, что и Вы, и Ваша подруга здесь сердечно желанны». Он также напоминал писательнице, чтобы она не забыла взять с собой паспорт: «К сожалению, мы тут на святой Руси еще очень старомодны».

Письма госпожи Брендстрём и Эммануила Нобеля были адресованы в Финляндию, куда Сельма Лагерлёф была приглашена на торжества Шведского литературного общества, состоявшиеся 5 февраля 1912 г. То было первое посещение Сельмой Лагерлёф Финляндии; составленная программа ее визита могла, по выражению писательницы Элин Вегнер, «сломить сильного, как двенадцать мужчин, медведя». Помимо Гельсингфорса нобелевская лауреатка посетила также Або, Борго и Выборг. Поездка стала поистине триумфальной: люди набивались в лекционные залы так, что стены трещали, в школах отменили занятия, железнодорожные вокзалы были украшены зеленью, и поезду, на котором ехала писательница, порой приходилось останавливаться, чтобы народ мог выразить свой восторг национальному сокровищу Швеции.

Пробыв в Финляндии две недели, Сельма Лагерлёф в обществе своей спутницы Вальборг Уландер села 16 февраля в поезд на Петербург, где писательницу ожидало не менее грандиозное чествование.

Дам на Финляндском вокзале встретил Эммануил Нобель, и «с этого момента мы находились, — вспоминала позднее Сельма Лагерлёф, — под покровительством дома Нобелей». Таможенный досмотр, в России всегда сопряженный с нервотрепкой, прошел без осложнений, и все пребывание в стране было отмечено «радушием и предупредительностью». «Нет нужды говорить, что писательница была сердечно принята в гостеприимном доме госпожи Нобель, — сообщала газета „Свенска Дагбладет“,—там она была на шведской земле».

Письмо Эммануила Нобеля к Сельме Лагерлёф. Королевская библиотека (Стокгольм)

Сельма Лагерлёф и Вальборг Уландер жили в резиденции Нобелей на Сампсониевской набережной. Писательница рассказывает: «Несколько кварталов здесь были заняты заводами, торговыми помещениями, жилищами рабочих, больницами и школой „Братьев Нобель“, и достойным центром всего этого был роскошный жилой дом. Миновав большой холл на нижнем этаже, подлинной и красивой лестнице поднимаешься на роскошный этаж, где обнаруживаешь большой зимний сад. Слева от него рядом друг с другом расположены столовая и превосходный рабочий кабинет доктора Нобеля. Дальше — огромный зал, это самая большая комната, какую я когда-либо видела в частном доме… Нобели жили на широкую ногу— с прислугой, поваром и т. д. В комнатах много прекрасных произведений искусства». В распоряжение дам были предоставлены зал и две спальни с ванными комнатами.

Как и в Финляндии, нобелевская лауреатка была на ногах с утра до вечера. «Мы, — пишет она, — во всем следовали гётевской программе, трудясь на износ в течение дня и посвящая увеселениям вечера». Термометр показывал 20–25 градусов мороза, а посему автомобили семьи Нобелей оказались очень кстати. В первый день пребывания в Петербурге были в опере, а на следующий вечер семья Нобелей устроила обед с приглашением семи десятков гостей.