Валерия Башкирова - Герои 90-х. Люди и деньги

«В Белом доме странно было сознавать, что где-то снаружи продолжается нормальная, невоенная жизнь — без колючей проволоки и танковой стрельбы, без истерических народных депутатов, без всеобщей готовности убивать тех, кто с тобой не согласен…

Первые дни депутаты всюду носили с собой противогазы, а потом побросали их где попало: ожидаемой газовой атаки все не было.

Пугали в Белом доме постоянно. Тот же Ачалов очень часто гонял депутатов от окон, объясняя, что в любой момент может влететь граната. Ополченцы, казалось, готовы были сами пристрелить журналистов, лишь бы не пристрелили снаружи…

Где-то к полудню воскресенья пришла весть: манифестанты прорываются к Дому Советов. Все бросились к окнам. Началась эйфория: Москва поднялась! Депутаты поздравляли друг друга. После прорыва началось массовое братание с вновь прибывшими. Все, кажется, поверили, что теперь очень легко будет взять мэрию, Останкино и даже Кремль.

Белодомовские буфетчицы вздыхали с облегчением — все последние дни им приходилось работать в крайне нервозной обстановке. Ночами они сидели почти в полной темноте, при свечке, и застенчиво просили знакомых журналистов принести “с воли” колготки и теплые носки (вместе со светом отключали не только горячую воду, но и отопление). Им показалось, что все скоро кончится и можно будет уйти наконец домой…

Пошли брать мэрию. Тем, кто наблюдал за этим из окон Белого дома, происходящее напоминало съемки американского боевика: пробивание прохода грузовиком, стрельба по окнам, спешный, но не беспорядочный отход ОМОНа задними дворами. Мэрия молчала, и боевики картинно стреляли по окнам “с колена” …

Потом ждали вестей из Останкино — ждали с трепетом. Хасбулатов собрал депутатов и официально их обманул: “Останкино взято”. И еще он сказал, что “сегодня надо брать Кремль”. Оба заявления были встречены восторженным ревом собравшихся…

Без пяти семь в понедельник кто-то меня разбудил — я спала в буфете на 6 этаже на составленных стульях. Стала слышна автоматная стрельба. Я выглянула: у здания стояли БТР и стреляли: по баррикадам, машинам, брезентовым палаткам, где еще накануне ночевали защитники парламента. Были видны люди, лежащие на площади: то ли раненые, то ли убитые. Одного из них за руки протащили к Белому дому, и на площади за ним осталась кровавая полоса. К остальным подойти не удавалось, они лежали, а над их головами били трассерами. Нам казалось, что стреляют только снаружи. Я прошла по коридорам: не было заметно ни одного человека, кто стрелял бы из окон…

Было видно, как в коридоре проносили носилки — с ранеными и убитыми. Кажется, раненых было меньше, чем убитых. Один труп долго лежал у внутреннего лифта. Да и вообще, практически невозможно было пройти по коридору, не встретив на ковре темных пятен свежей крови…»

Почему же в итоге Хасбулатов, щеголявший прозвищем «Верный Руслан» и утверждавший, что «более преданного человека у Бориса Николаевича в Верховном Совете просто не было» пошел на эту бойню? Неужели это было так уж неизбежно, как он писал спустя пять лет после расстрела Белого дома: «Ельцин, неспособный к серьезному анализу, приходил в ярость и начинал ненавидеть каждого, кто говорил ему правду. А так как эта правда чаще всего звучала с трибуны Верховного Совета, то его ненависть должна была обрушиться на парламент. Она и обрушилась. Еще в августе он сказал: “В сентябре — штурм”».

Готовность к противостоянию до конца демонстрировали и другие вожди парламентской фронды. Альберт Макашов: «Депутаты надеялись, что им удастся законным, конституционном путем отрешить Ельцина от власти. Но я как человек военный понимал: ничего из этой затеи не выйдет».

Что еще важнее, такую же готовность демонстрировали сторонники президента. Михаил Полторанин: «Вообще-то дозвониться до Ельцина в те дни было практически невозможно. Он подписал свой указ — и в сторону. Самоустранился. А кашу, которую он заварил, должны были расхлебывать другие. В Кремле создали чрезвычайную комиссию. И возглавил ее Виктор Степанович Черномырдин. Вот уж чья роль в те дни совершенно не отражена. Уж он-то прекрасно знал, что намеченный ранее на ноябрь съезд отправит его в отставку. И это он давил на Ельцина: никаких нулевых вариантов. Это он лез на конфронтацию».

Не спасло ситуацию даже вмешательство патриарха Алексия II. Он призывал не допустить гражданскую войну и пытался быть посредником между конфликтовавшими сторонами, в чем едва не преуспел — единственная договоренность, не нарушенная оппонентами практически мгновенно, была достигнута при его непосредственном участии. Никому другому Ельцин такого бы не простил — в тот момент кто был «не с нами», тот был «против нас». Но к патриарху он испытывал какой-то необъяснимый пиетет. Необъяснимый — потому что Ельцин, хоть и завел обычай ходить на рождественские богослужения, набожным человеком никогда не был. Кстати, со временем у них установились довольно близкие человеческие отношения. Если позволяло здоровье, Ельцин всегда лично поздравлял патриарха с праздниками, а когда передавал в Кремле дела своему преемнику, попросил приехать и патриарха — тот, говорят, и сам не понял зачем. Тем не менее жест получился символичным: с одной стороны, передача полномочий прошла под присмотром священнослужителя, с другой — вместе с полномочиями первый президент как бы передал второму и отделенную от государства церковь. Более того, сразу после инаугурации Алексий II благословил Владимира Путина на президентство в Благовещенском соборе Кремля.

После того как дым над Белым домом рассеялся, противоборствующие стороны не забывали оправдывать свои действия, переваливая вину на противоположную сторону или на всеобщий бардак. Александр Руцкой: «Мне ставят в укор, что я послал людей на “Останкино”. Но вспомните, с чего все началось. Шла большая демонстрация по Калининскому проспекту. Кто начал бить по ней из гранатометов со здания мэрии? Я послал депутатов в “Останкино” рассказать, как расстреляли демонстрацию». Потом они начали поминать ненадежных союзников, бросивших их под танки. Снова Руцкой: «Эти борцы за права человека... Тот же Тулеев слинял оттуда 24 сентября. “Я, — говорит, — поехал поднимать шахтеров”. И больше я его не видел. 26-го слинял Зюганов. Поехал поднимать шахтеров Тулы и Орла. Мы потом оказались на нарах, а они — в парламенте». Не забывали они про историческую связь 1993-го с 1991-м и свое предвидение. Альберт Макашов: «Я помнил, как в 1991 году, когда баллотировался в президенты России, выступал перед этими депутатами и говорил им, что ждет страну, если победит Ельцин. И как же они освистали меня. И вот теперь получили сполна от своего вчерашнего кумира. И за ратификацию Беловежских соглашений, и за развал Союза. Но злорадства не было. Только чувство боли за державу, за растоптанную Конституцию, за народных избранников».