Алексей Азаров - Дело государственной важности

Справедливости ради стоит сказать, что Эльзе меньше всего вспоминала Беме — просто вычеркнула из памяти. Ноль всегда есть ноль. На него не имеет смысла тратить ни эмоции, ни нервные клетки.

Память.

Она была бездонна. Эльзе иногда жалела, что не в силах заставить себя забыть то или иное напрочь, как Беме. Оказывается, вычеркивать так же непросто, как и помнить.

А сейчас ей, Эльзе Штилле, вероятно, предстояло забыть еще одного человека — Адольфа Шверинга. Именно так: разойтись и забыть, чтобы в случае чего даже в бреду, даже под пытками не произнести его имени.

Шверинг еще не догадывался ни о чем; Эльзе оттягивала момент, когда придется объяснить, что из МИДа ей надо уйти. И не только уйти — покинуть Берлин. Товарищи через «служанку» просили по возможности подыскать работу, связанную с поездками за границу империи. Для сотрудницы МИДа найти подходящую должность оказалось нетрудно. Эльзе списалась с правлением ряда фирм, и сейчас в сумочке у нее лежало приглашение из Дрездена. Ей предлагали место заведующей рекламой в химическом концерне. В понедельник она телеграфом подтвердила согласие и получила неделю на устройство личных дел и переезд к месту новой работы.

«Скажу в свое время, — решила Эльзе. — Ведь от Дрездена до Берлина не так далеко».

22 июня 1941 года. Воскресенье.

Утро. Предрассветная тишина.

Еще не вызвонили по радио Кремлевские куранты, возвещая, что пора начать день — день отдыха.

В грохочущем пламени потонул Брест. Распластав крылья с черными крестами, ринулись на Севастополь пикировщики «Юнкерс-87». Вылетели от взрывов окна в домах Киева и Минска. Нагреваясь от свинца, рассекли очередями воздух «максимы» на заставах, и встали во весь рост, с винтовками наперевес, солдаты-пограничники, вписывая в летопись подвигов Великой Отечественной войны первые строки…

…Берлин, 22 июня.

Полиция и усиленные наряды гестаповцев в штатском блокировали посольство СССР. Советским дипломатам было сообщено, что они вряд ли могут рассчитывать на отъезд. «Сейчас этот вопрос решается у фюрера…»

Шверинг тряс головой от возмущения, рассказывая Эльзе об этом.

Их было двое в кабинете, куда Шверинг незадолго до прихода Эльзе вернулся из апартаментов Риббентропа. Там в срочном порядке подыскивался прецедент для ареста русских. Специалисты по международному праву перерыли архивы, но не отыскали аналогов.

— И что же вы?.. — спросила Эльзе.

— Я ответил, что опереться не на что. Не думаю, чтобы русским это помогло, но все же… Словом, я сделал это для себя: как-то не хочется лишаться собственного уважения.

Лицо Шверинга было серьезно.

— Пока, — сказал он, — посольские телефоны отключены. Не работает и международная линия. Русским не разрешается выезжать и выходить за пределы территории. Конечно, это еще не арест, но уже интернирование. О, если б они могли официально передать дуайену дипкорпуса протест, чтобы тот произвел демарш у Гитлера!

— А он что, слеп и глух, дуайен?

— Нет. Но в деле есть своя тонкость. Протестовать, не имея официальной просьбы и полномочий, дуайен не может.

Шверинг безнадежно махнул рукой и повернулся к приемнику. Включил, настроился на правительственную программу. С минуты на минуту должны были передать очередную сводку ставки, а пока пауза заполнялась маршами. Шверинг прислушался, побарабанил по привычке пальцами о крышку стола. Сказал, понизив голос:

— Боюсь, мы никогда не узнаем, что произойдет с русскими дипломатами.

— Вы думаете?..

— Да, концлагерь! — сказал Шверинг и отвернулся.

Но как вскоре выяснилось, одному из сотрудников советского посольства чудом удалось выскользнуть из мышеловки.

Покинув посольство, дипломат совершил длинный путь по Берлину. У него был адрес одного из антифашистов, и по нему он направился, соблюдая все меры предосторожности…

В посольство дипломат возвратился с ответом из Москвы: меры будут приняты, держитесь, не поддавайтесь на провокации.

Скандальная история с интернированием прогремела по всему миру. Приказ об интернировании отменили. Гитлер потерпел фиаско.

Эльзе удалось стать свидетельницей отъезда советских дипломатов. Подступы к посольству были перекрыты патрулями, но для Штилле гестаповец в штатском, командовавший охраной, сделал исключение. Помог документ из реферата контрпропаганды МИДа, не сданный при увольнении. Проверив удостоверение, гестаповец нашел, что все в порядке, и фрейлейн из спецслужбы была пропущена к посольству. Эльзе стала наискосок, на противоположном тротуаре. Черные машины, сопровождаемые эсэсовским конвоем, одна за другой отваливали от подъезда. За ними последовали «майбахи» с имуществом.

Ночным экспрессом Эльзе уехала в Дрезден.

Фон Шверинг на правах старого друга проводил ее на вокзал.

Стоя у подножки, Эльзе вдруг обнаружила, что всегда подобранный и элегантный Шверинг вдруг как-то постарел. Просторное пальто сидело на нем отнюдь не щегольски, под подбородком нависла болезненная складка. Эльзе хотелось спросить: «Что с вами?» — но вместо этого она приподнялась на цыпочки и поцеловала его в щеку.

— Да-да, — сказал Шверинг невпопад. — Приезжайте поскорее, дорогая.

Поскорее? Она и сама хотела того же. Но что поделать, о Берлине сейчас, в новой и непонятной еще обстановке, лучше было забыть…

Эльзе давно не видела мать и сводного брата. Мать хворала, звала в письмах навестить, хоть ненадолго. Эльзе прочитывала письма и рвала. «Нельзя, — говорила она себе. — Так лучше для нее… в случае чего…»

Сама она давно уже примирилась с мыслью, что разлука с родными — единственный доступный ей способ отвратить беду от близких и дорогих людей. Никаких встреч. Если ей придется погибнуть, мать и брат, не заподозренные гестапо, останутся жить…

— До свидания, Адольф.

Фон Шверинг неловко приподнял шляпу. Волосы у него были совсем седые.

— Прощайте, дорогая.

Таким он и запомнился Эльзе: седой, со шляпой в тонкой руке. Он стоял на перроне долго и все махал, махал, махал…

В Дрездене текучка захватила Эльзе, отодвинула воспоминания. Она исправно составляла рекламные проспекты, подписывала контракты с художниками, помогала концерну делать деньги. Повседневное вращение служебного «беличьего» колеса требовало немало сил, и физическая усталость приглушила в памяти не только остроту разлуки, но и тревогу, связанную с тем днем, когда вдруг не сработал новый «почтовый ящик». Это случилось примерно за неделю до отъезда из Берлина, и Эльзе, подстегиваемая сроками, рискнула пойти на крайний шаг — воспользовалась «аварийным» адресом. Через него она отправила сообщение, что радист, сидящий в конце цепочки, вероятно, провален, добавив при этом, что сами они— Эльзе и Шверинг — непосредственной опасности как будто не подвергаются и просят лишь об одном — срочно наладить новую цепочку.