Алексей Азаров - Дело государственной важности

Взбешенный Гитлер утром 8 ноября попросил у Кара аудиенции. Генеральный комиссар через секретаря передал Гитлеру ответ: «Пусть запишется на прием в обычном порядке». Секретарь, выпроводив Гитлера, позвонил знакомому издателю, и к полудню добрая половина Мюнхена хохотала над претендентом в баварские Наполеоны.

Как выяснилось чуть позже, зря хохотала. Пока в газетах готовились заметки о несостоявшейся встрече, а местные политики, предчувствуя дальнейшее падение акций НСДАП, прикидывали, что это даст их партиям, Гитлер не терял времени. Шестьсот штурмовиков по его приказу разобрали оружие и приготовились к бою…

До темноты фюрер побывал у своих сподвижников — уговаривал, угрожал, умасливал. Антон Дрекслер все еще числился председателем партии и фигурой № 1; сторонники Дрекслера составляли большинство и могли бросить кандидата в Бонапарты на произвол судьбы. И тогда…

Вечером Гитлер на несколько минут заехал домой и переоделся. Сменил пиджак на сюртук — поношенный, но украшенный железным крестом. Припарадившись, поехал к Дрекслеру… Он еще не знал, как будет действовать через три часа, но план на ближайшие два созрел в его голове. Представлялся удобный случай разделаться с правительством: на вечер Кар назначил собрание в «Бюргерброе», где по просьбе промышленников собирался обнародовать программу работы в качестве генерального комиссара. Здесь же, в «Бюргерброе», должны были находиться фон Лоссов, фон Книллинг, начальник полиции Зейсер.

Дрекслеру Гитлер сказал, что им обоим надо поехать на совещание в Фрейзинг — там ждут, чтобы обсудить ситуацию, Геринг и другие вожди НСДАП. Уже в машине, проделав полпути до пивной, он резко повернулся к председателю партии. Сказал: «Тони, умеешь ли ты молчать? Так знай, мы не едем в Фрейзинг. В половине девятого я начинаю». — «Желаю успеха», — после паузы мрачно сказал Дрекслер.

В 8.15 штурмовики сосредоточились около «Бюргерброя». Гитлер вошел в переполненный людьми вестибюль, где наткнулся на наряд полиции во главе с офицером. «Уберите всех! — выкрикнул кандидат в диктаторы. — Я — Гитлер!» Голос его звучал властно, полицейский помедлил… и повиновался. Однако минуту или две спустя, когда штурмовики уже набились в вестибюль и втащили два ручных пулемета, офицер опомнился и связался по телефону с непосредственным начальством и запросил инструкции. «Подчинитесь приказам господина Гитлера», — был ответ, данный доктором Фриком, чиновником полиции и национал-социалистом, которого Гитлер час спустя назначил «полицай-президентом Мюнхена», а в тридцать третьем — министром внутренних дел Германии, на сей раз не с призрачной властью, а с настоящей…

Примерно в 20.45 Гитлер во главе ударной группы ворвался в зал, где Кар, стоя на трибуне, излагал свою программу. В руке у Гитлера был пистолет, он производил впечатление одержимого, рука тряслась. Навстречу ему, преграждая путь к трибуне, поднялся полицейский майор. Гитлер вскинул пистолет.

— Руки вверх!

Другой полицейский, вынырнувший откуда-то сбоку, перехватил руку фюрера и вывернул ее. Гитлер вскрикнул; полицейский потянулся к его воротнику, собираясь за шиворот вытащить из зала; Кар, взирая на это с трибуны, растерянно крикнул: «Отпустите его, болван!»

Взъерошенный, с нелепо торчащим воротником сюртука, едва не оторванным дюжим шупо, Гитлер вскочил на возвышение, оттолкнул Кара. Резким фальцетом перекрыл шум:

— Национальная революция началась! В зале находятся шестьсот человек, вооруженных с ног до головы. Никому не позволяется покидать зал. Если сию минуту не наступит тишина, я велю поставить на хорах пулемет. Казармы рейхсвера и полиции заняты нами, рейхсвер и полиция уже идут сюда под знаменем свастики.

В панике, охватившей зал, никто не заметил оговорки, разоблачавшей грубую ложь: если казармы захвачены, то, значит, рейхсвер — против; тогда каким же образом он мог идти сюда «под знаменем свастики»?

Выпалив все это, Гитлер повернулся к Кару, фон Лоссову и Зейсеру: «Вы арестованы».

Конвой из штурмовиков окружил трех властителей Баварии и вывел вон.

Придвинувшись к краю помоста, Гитлер прокричал в зал, что национал-социалистское восстание победоносно началось; баварское и имперское правительства низложены, а новые правительства формируются сейчас здесь, за стеной — в комнате кельнеров. Свое сообщение он завершил словами, вполне соответствовавшими «величию» момента: «А в общем вы можете быть довольны, ведь у вас есть здесь пиво!»

— Он так и сказал? — брови. Веселы поползли вверх.

— Цитирую с точностью до буквы.

— Ну, а эпилог?

— Наци сколотили кабинет министров — в комнате кельнеров. Раздали портфели. Потом поехали к Рупрехту; арестовали начальника его канцелярии и министра-президента. Затем дежурный по рейхсверу доложил коменданту Мюнхена генерал-лейтенанту фон Даннеру, что в «Бюргерброе» беспорядки; тот быстро выяснил, что произошло, в сердцах назвал фон Лоссова бабой и вывел рейхсвер на улицы. В полном боевом порядке. И «национал-социалистская революция» кончилась.

Слушая Фрешнера, Эльзе с интересом наблюдала за Веселы: у него было подвижное лицо, быстро менявшее выражение. Что-то в этом лице казалось Эльзе знакомым, хотя она готова была поручиться чем угодно, что видит Веселы впервые. Лишь когда он плавно, в саркастическом изломе поднял брови, Эльзе поняла наконец, кого он ей напоминал. Бруно Зингера, секретаря комитета КПГ, старого друга покойного отца и ее первого наставника. В последний раз они виделись сразу же после выборов тридцать второго; Бруно позвонил ей и пригласил, но не к себе, а в квартиру, хозяйкой которой была пожилая женщина, судя по черному платью, вдова. Она всего два или три раза показалась Эльзе на глаза — тихонько принесла кофе, потом собрала пустую посуду…

В квартире вдовы Эльзе пробыла немногим более часа, но этого времени хватило для серьезного разговора, оно оказалось уплотненным до предела, как бы спрессованным. «Так сложилось, — сказал Зингер, — что последние три года ты почти не участвовала в делах партии и своей молодежной ячейки. Повторяю: так сложилось, — и в этом нет твоей вины. Мы считали, что тебе следует набраться редакционного опыта, чтобы в будущем применить его для наших изданий». Это было предисловие, и Зингер потратил на него меньше минуты. Еще полчаса ушло у него на то, чтобы объяснить Эльзе, почему комитет считает, что ей необходимо немедленно и полностью устраниться от всего, что имеет отношение к КПГ, и — главное! — добиться полного доверия нацистов. «Твое дело, — сказал Зингер, — быть неотличимой среди них… и ждать. Не думай, что это легко. Особенно — ждать». Он дал ей пароль. Объяснил: в нужное время к ней придут, скажут, что надо делать, и Эльзе поняла — партия готовится к подполью. Поняла и другое: это не на месяцы…