Виктор Бердинских - Тайны русской души. Дневник гимназистки

– Рано ли?

– Да после двух ( часов )…

А в два ( часа дня ) мне уже не хотелось пойти к Лидочке. Есть что-то необъяснимое, какая-то связь с мыслями и действиями тех, кого любишь и о ком думаешь в данную минуту. Иногда со мной это бывает поразительно отчетливо. Даже на расстоянии Петрограда и Москвы. И еще поразительнее, когда знаешь наверное уже с утра, что придут люди, присутствие которых волнует, возбуждает, часто злит… Так было лет семь тому назад, когда без всяких предупреждений я знала с утра, что придут Зинаида Александровна ( Куклина ) с Гришей. Ее я определенно и положительно не любила – злилась и дерзила ей, его…

В тот год он ( Гриша ) относился ко мне внимательно. Для меня это было ново и занятно…

Ну, моя запись сегодня – вся из отвлечений, а теперь снова обрывается – в баню иду…

Продолжаю. В последовательном рассказе.

За мной посол – Володя. Предчувствовала это, потому что, заспавшись, после обеда начала собираться – и запоздала на полчаса. Меня встречают укоризненно и в расчет не берут моего сна днем – как следствия бессонной телеграфной ночи. Оправдаться я не умею…

Пока раздеваюсь, Лидочка ( Лазаренко ) стучит в дверь Алексея Яковлевича ( Горина ): оказывается – приехал. Выходит, мило здоровается. У Лиды – уже и «ископаемое» ( Гангесов ), и Мельников (с ним Лида заходила к нам, пока я спала), и Зина ( сестра ). Она ( Зина ) очень хороша в голубом. Лида – тоже: на ней – голубая кофточка…

Мельников поет – в ожидании остальных – «Новгород» 361. Это – хорошая вещь…

Приходят остальные. Петя Вылегжанин – это прелесть. У него удивительная доброта написана на лице – и светится в светлых и чистых голубых глазах. И он – большой лирик в пении.

Зато Мельникову надо петь эпические вещи. Они у него гораздо лучше выходят.

Опять оторвали. Ну и не буду кончать ( запись )…

У меня нынче удивительный год: в огороде черемуха срублена, а дома не переводится – с той самой поры, как распустились в ее кистях первые белые цветочки. Первую ветку сорвала в гимназии: вся зеленая, с редкими звездочками, робко забелевшими в листах, она была удивительной красоты…

Затем – в воскресенье ( 3 июня ) – Володя совершил для меня рыцарский поступок: наворовал черемухи, еще ни одним крестиком не распустившейся сирени и маргариток.

В тот же день вечером Зина ( сестра ) принесла от Лиды ( Лазаренко ) веток сосны, желтых полевых цветов и черемухи – в одном пучке, и душистых чистых ландышей с «анютиными глазками» – из зеленых, широких заречных лугов… Мое сердце чувствовало, что это – мне. Конечно, Зине этого не было сказано, только велено передать, чтобы я их нарисовала…

Вчера ( 4 июня ), с трудом уйдя от Зины ( сестры ) из ( Александровского ) сада, спускаюсь на пристань. Смотрю – никого! Постояла минуты три, пошла обратно. Алексей Яковлевич ( Горин ) один – пьет квас у какой-то торговки.

– Почему вы один?

– Лидия Федоровна не едет… А вы здесь давно?.. Она ( Лида ) обещала все-таки сюда прийти, вы не беспокойтесь!.. Нет, кроме шуток – она остается. Что-то курсы расстраиваются…

Хотя – почему тут курсы?.. Я совершенно ничего в этом теперь не понимаю…

И мы стали ходить – по шпалам. Снова – как в воскресенье ( 3 июня ), когда он провожал меня от Лазаренко, – неожиданно разговорились. Об отношениях Лиды и Александра Николаевича ( Гангесова ). Он ( Горин ) смотрит на это серьезно. Он говорит, что трудно ждать хорошего от этого брака, что уже первый день будет тяжелым и гнетущим, где будет подавляться всякая попытка «пошире взмахнуть крыльями», где всё цветение Лидиной души заглохнет от могильного веяния высохшего человека…

И один вопрос тяготит нас, один и тот же: хороший ли он ( Гангесов ) человек? Умный – да, хотя ограниченно-умный, интересный – по своей бывалости и в разговоре, когда этот разговор не касается людей – да! Но добрый ли?.. Как бы я хотела ответить на этот вопрос утвердительно! А сердце противится этому. И только поставишь их рядом – Лиду и Александра Николаевича ( Гангесова ) – получается до такой степени нелепое, до такой степени несочетаемое, что душа противится такому положению… Ах, всё-всё возмущается во мне против этого!.. И невольно приходит на память, что Метерлинк говорит о «незримой доброте»:

«В этом мире так много людей, только и думающих о том, как бы смутить Божественное в своей душе. А всё же довольно одного мгновения бездействия, чтобы Божественное снова возникло, и даже самые злые не всегда настороже.

Вот почему столько злых бывает добрыми, когда этого не видно, между тем, как многие из мудрецов и святых не обладают незримой добротой…» 362.

В Лидиных глазах он ( Гангесов ), конечно, мудрец. А я уверена, что он – злой, и именно в том смысле, что он не обладает «незримой добротой». Как ужасно ошибиться!.. Господи, как ужасно!.. А что, если он злой в общепринятом значении и «бывает добрым, когда этого не видно»?.. У меня «ум за разум заходит»: в голове – туман и целая битва противоречий. А сердце ничего не хочет признавать, и никакими доводами его не убедить…

Ну а вот: никто в телеграфе не любит Ощепкова, а я его люблю – как-то по-ребячьи. Я знаю, у него есть такие хорошие порывы, что за сердце хватают и трогают. А никто больше не знает, а по наружности он – то самое, что и все телеграфисты…

Если и тут – так?! Ведь вот Анна Иванна, такая всегда чуткая к людям, а не может же она его ( Ощепкова ) терпеть. Что же я-то – фантазирую, что ли, на его счет? И правда – он такой, что его надо положительно не любить?! Ведь это – совсем то же… Вот – мука!.. Господи, неужели я так слепа по отношению к Александру Николаевичу ( Гангесову )?.. Но ведь – я, так это не удивительно: так мало людей приходилось мне видеть. А остальные? Нет, я ничего не понимаю…

И тем меньше, что что-то оборвалось в наших отношениях с Лидой ( Лазаренко ). Встал между нами тот – «третий», о котором говорили как-то мы, стоя после прогулки у ворот. «С той поры прошло не много дней…» 363. А недоговоренность растет – с минуты на минуту. И конца не видно этому росту…

Да, надо будет переговорить обо всем, как говорила Лидочка. А каков будет результат этого разговора? И я так не умею «говорить» то, что звучит в сердце, живет в душе!..

Были праздники. На ( железной ) дороге тоже – «День просвещения».

В Троицу пошла на дежурство в белом платье, с розовым бутоном на груди и букетом черемухи и сирени. Веточку розовой ( сирени ) – взяла Мария Раймундовна, а бутон – с платья – выговорил себе Ощепков. Разве можно отказать ребенку? Только получил он его, когда я (Мария Раймундовна уговорила меня пойти с ней на детский спектакль, с нами были ее дочка и супруг, – ребятишки на сцене были прелестны, всего лучше удался дивертисмент!) после спектакля пошла домой…