Марк Твен - Позолоченный век

- Вступив в дело, мистер Боултон, вы будете первым при дележе доходов.

Руфь не все понимала в этом разговоре, но с любопытством посматривала на очередного представителя уже известного ей типа людей. Наконец она прервала беседу вопросом:

- Мистер Биглер, я полагаю, вы будете продавать акции каждому, кого привлечет реклама?

- О, конечно, всем без исключения, - проговорил мистер Биглер, только сейчас заметивший Руфь и слегка озадаченный выражением обращенного к нему спокойного, умного лица.

- А что станет с теми бедняками, которых уговорят рискнуть своими скромными сбережениями, после того как вы выйдете из дела, не доведя его до конца?

Сказать, что мистер Биглер смутился или что он вообще умел смущаться, было бы равносильно утверждению, что фальшивый медный доллар способен позеленеть, когда обнаружится, что он фальшивый; однако вопрос был задан в присутствии мистера Боултона, и это раздосадовало гостя.

- Видите ли, мисс, во всяком большом деле, предпринятом на благо общества, могут, конечно, произойти некоторые... мелкие... неприятности, которые... которых... Ну и, конечно же, о бедных следует заботиться, я и жене своей говорю, что о бедных нужно заботиться; правда, не всегда определишь, кто бедняк, а кто нет, столько сейчас развелось мошенников. К тому же надо заботиться и о бедняках из законодательного собрания, - сказал с усмешкой подрядчик. - Не так ли, мистер Боултон?

Эли Боултон ответил, что ему почти не приходилось иметь дела с членами законодательного собрания.

- Да, - продолжал всеобщий благодетель, - в этом году народ там подобрался довольно бедный, необыкновенно бедный, а потому и дорогостоящий. Дело в том, мистер Боултон, что цены на сенаторов поднялись в Соединенных Штатах так высоко, что это отражается на состоянии всего рынка: стало почти невозможно провести в жизнь какое-нибудь общественно полезное дело на сходных условиях. Симония - вот что это такое! Симония - и ничего больше, повторил мистер Биглер, считая, по-видимому, что нашел удачное слово.

Мистер Биглер продолжал разглагольствовать и рассказал некоторые интересные подробности о тесной связи железных дорог с политикой; весь обед он старательно развлекал сам себя и внушал все больше отвращения Руфи, уже не задававшей вопросов, и ее отцу, который отвечал ему лишь односложными словами.

- Лучше бы ты перестал приводить к нам таких мерзких людей, - сказала Руфь отцу, после того как Биглер ушел. - Неужели все, кто носит в галстуке булавку с крупным бриллиантом, непременно должны размахивать за столом ножом, неграмотно говорить и мошенничать?

- Э, дитя мое, ты слишком придирчива. Мистер Биглер один из самых видных людей в нашем штате; ни у кого нет такого влияния в Гаррисберге. Мне он нравится ничуть не больше, чем тебе, но уж лучше одолжить ему немного денег, чем стать его врагом.

- А я думаю, отец, что лучше стать его врагом, чем сидеть за одним столом с ним. Верно, что он дал деньги на постройку этой прелестной церкви святого Якова Малого и что он состоит в приходском совете?

- Верно. Он не такой уж плохой человек. Как-то на Третьей улице его спросили, из какой он церкви - Высокой или Низкой. Биглер ответил, что и сам точно не знает: в церкви он был, дескать, только один раз, но в боковом приделе свободно доставал до потолка рукой.

- И все же он ужасный человек, - окончательно и бесповоротно решила Руфь со свойственной женщинам способностью быстро делать выводы, несмотря ни на какие смягчающие обстоятельства. А Биглер даже и не подозревал, что он произвел столь неблагоприятное впечатление в семье Боултона, - сам-то он всячески старался понравиться. Маргарет Боултон согласилась с мнением дочери, и, хотя она никогда не вступала в разговор с людьми, подобными Биглеру, она была благодарна Руфи за то, что хоть дочь досадила ему.

В доме Боултонов царили мир и спокойствие, и постороннему никогда не пришло бы в голову, что кто-нибудь мог возражать против поступления Руфи в медицинский колледж. Она спокойно переехала в город и начала посещать лекции, будто ничего естественнее и быть не могло. Что же касается оживленных сплетен и пересудов родственников и знакомых - сплетен, ничуть не менее распространенных у Друзей, чем в любой другой среде, хотя тут их передают только исподтишка, осторожным шепотком, - то Руфь не обращала на них никакого внимания, даже если она их и слышала.

Ученье целиком захватило Руфь; впервые в жизни она была по-настоящему счастлива и глубоко наслаждалась свободой и возможностью отдаться занятиям, которые с каждым днем приносили ей все больше нового. Приезжая по Первым Дням домой, она всегда была в прекрасном настроении, всюду звенел ее веселый смех, и остальным детям очень не хотелось, чтобы она уезжала. Но миссис Боултон с тревогой замечала, как горит порой ее лицо и сверкают глаза, свидетельствуя о напряженной духовной жизни, и как подчас, когда она думала, что на нее не смотрят, лицо ее становилось серьезным и решительным.

Медицинский колледж в Филадельфии был небольшим учебным заведением; он с трудом поддерживал свое существование в этом консервативном городе, давшем, однако, миру столько прогрессивных начинаний. На лекции ходило всего лишь человек десять-двенадцать, и студентам колледж казался каким-то смелым экспериментом, а занятия - радостью первооткрывателей. В Филадельфии в то время была одна-единственная женщина-врач; словно современная Беллона на боевой колеснице, разъезжала она в коляске по всему городу, смело и настойчиво сражаясь с самыми опасными болезнями; говорили, что ее гонорар доходит до десяти и даже до двадцати тысяч долларов в год. Может быть, некоторые из студенток мечтали о том дне, когда у них будет столь же обширная практика, а заодно и муж; но, насколько нам известно, ни одна из них так и не практиковала за пределами больничной палаты или собственной детской, и более того - можно опасаться, что некоторые из них предпочтут при малейшей опасности позвать на помощь представителя сильного пола, в точности как и их неученые сестры.

Если Руфь и питала какие-нибудь преувеличенные надежды на свою профессию, то она никому не поверяла их; и ее однокурсницы знали ее как веселую и отзывчивую подругу и серьезную студентку, всегда ровную и спокойную, кроме разве тех случаев, когда при ней намекали на то, что у женщин меньше способностей к наукам, нежели у мужчин.

- Говорят, - рассказывал как-то один юный квакерский отпрыск другому, - что Руфь Боултон всерьез решила стать костоправом - ходит на лекции, режет трупы и все такое. Во всяком случае, кровь у нее как раз такая холодная, какая нужна хирургу.

Сказано это было достаточно прочувствованно, так как юному квакеру, должно быть, не раз доводилось испытывать чувство неловкости под оценивающим, спокойным взглядом Руфи и совершенно отчетливое чувство испуга от ее короткого смешка и озадачивающих ответов на его пустую болтовню. Для Руфи подобные молодые люди в это время вообще не существовали, а если они и попадали в поле ее зрения, то она относилась к ним как к занятным пустячкам.