Марк Твен - Позолоченный век

Все. Какой негодяй!

Миссис Орейе. Вот это верно. Я чуть с ума не сошла. Мы разогнали всю прислугу искать нашего врача и телеграфировали маме; она была в Нью-Йорке, примчалась с первым же поездом. А потом приехал наконец доктор и, представьте, сказал, что у Франсуа еще и одна нога сломана!

Все. О господи!

Миссис Орейе. Да, да, доктор наложил лубки и повязку на ногу и на ребра и дал Франсуа чего-то успокаивающего и заставил его уснуть, а то бедняжка уж очень волновался, весь дрожал, перепугался до смерти, прямо жалость была смотреть. Мы уложили его на мою постель; мистер Орейе лег в комнате для гостей, а я осталась около Франсуа, но не спала, уж поверьте, глаз не сомкнула. Мы с Бриджет просидели возле него всю ночь, и наш старик доктор, дай ему бог здоровья, пробыл с нами до двух часов. Потом приехала мама, она до того измучилась и переволновалась, что ей самой в пору было лечь в постель и позвать врача; а потом она увидела, что Франсуа вне опасности, и пришла в себя, и вечером уже сама могла возле него дежурить. Ну и вот, три дня и три ночи мы почти не отходили от его постели, - разве что вздремнешь часок, не больше. А потом доктор сказал, что Франсуа уже ничто не грозит, и мы были так благодарны ему, так благодарны, прямо сказать вам не могу.

Во время этого разговора Лора чувствовала, что ее уважение к гостьям возрастает с каждой минутой; и это вполне естественно: любовь и преданность очень украшают человека, который без этих качеств показался бы непривлекательным и даже отталкивающим.

Миссис Гэшли. На вашем месте, я бы, наверно, умерла, миссис Орейе. Когда Хильдебранду стало очень худо от воспаления легких, мы с Эмелин почти все время были с ним одни и тоже ни минуты не спали целых два дня и две ночи. Это было в Ньюпорте, на наемных сиделок положиться страшно. Раз в отеле с ним случился припадок, и он вскочил и выбежал на галерею совсем раздетый, а дул такой ледяной ветер... Мы перепугались насмерть и кинулись за ним. И когда все эти леди и джентльмены увидели, что у него припадок, женщины все до единой разбежались по своим комнатам, а из мужчин хоть бы кто пальцем шевельнул, чтобы помочь нам, такие негодяи! Ну, и после этого целых десять дней его жизнь была на волоске; и когда он наконец оказался вне опасности, мы с Эмелин тут же слегли, до того измучились. Нет уж, не хотела бы я пережить такое еще раз... Бедняжка Франсуа! Которую ногу он сломал, миссис Орейе?

Миссис Орейе. Правую заднюю. Попрыгай, Франсуа дорогой, покажи дамам, как ужасно ты до сих пор хромаешь.

Франсуа заупрямился было, но его нежно уговаривали, осторожно спустили на пол, - и он вполне прилично попрыгал на трех ногах, поджимая правую заднюю. Все расчувствовались, даже Лора, - она почувствовала, что ее мутит. Девушка, выросшая в глуши, и подозревать не могла, что крохотная скулящая черная с рыжими подпалинами собачонка в красной вышитой попоне, во все время визита не слезавшая с колен миссис Орейе, - это и есть тот самый Франсуа, чьи страдания пробудили в ней столько сочувствия.

- Бедняжка! - сказала она. - Вы могли его лишиться!

Миссис Орейе. Ох, и не говорите, мисс Хокинс, умоляю вас! Мне от одной этой мысли дурно становится!

Лора. А Хильдебранд и Перси - они... они такие же?

Миссис Гэшли. Нет, в Хилли, как я понимаю, есть шотландская кровь.

Миссис Хиггинс. Перси той же породы, только он на два месяца и десять дней старше, и уши у него подрезаны. Его отец, Мартин Фаркьюэр Таппер, был слабого здоровья и умер молодым, но характер у него был прелестный. А мать Перси страдала болезнью сердца, но была очень кротка и послушна и притом замечательно ловила крыс*.

______________

* Сколь диким и возмутительным ни покажется этот разговор всякому разумному человеку, он отнюдь не преувеличение: точно такую беседу слышал один из нас в некоей американской гостиной; в противном случае мы не осмелились бы вставить подобную главу в книгу, посвященную описанию нравов нашего общества. (Прим. авторов.)

Гостьи так увлеклись обсуждением своих семейных дел, что засиделись гораздо дольше, чем позволяют приличия и обычаи; но теперь они спохватились и поспешили распрощаться.

Лора была вне себя от яростного презрения. Чем больше она думала о своих посетительницах и об их нелепом разговоре, тем сильнее чувствовала себя оскорбленной; и однако она признавалась себе, что если придется выбирать между двумя противоположными разновидностями здешней аристократии, то в конечном счете из чисто деловых соображении лучше держаться выскочек. Она приехала сюда, в Вашингтон, только для того, чтобы достичь определенной цели, достичь во что бы то ни стало, - и эти люди еще могут быть ей полезны; а уж ископаемые никак не одобрят ее планов и замыслов, это ясно. Если дойдет до выбора, - а рано или поздно выбирать, пожалуй, придется, она примет решение без большого труда и без особых угрызений совести.

Но самой аристократической из трех вашингтонских каст и притом куда более могущественной, чем две остальные, была аристократия средних слоев. Ее составляли семьи общественных деятелей чуть ли не всех штатов представителей как исполнительной, так и законодательной власти, людей, чья репутация долгие годы оставалась незапятнанной как в их родных краях, так и в столице. И сами эти люди и их семьи были чужды всего показного; образованные, с утонченным вкусом, они мало интересовались двумя другими слоями столичной знати, - они невозмутимо вращались в своей собственной достаточно широкой сфере, уверенные в своей силе, сознавая, сколь могущественно их влияние. Им незачем было старательно соблюдать какие-то внешние условности, тревожиться из-за чьего-то соперничества, кому-то завидовать. Они могли позволить себе заниматься своими собственными делами, предоставляя двум другим кастам следовать их примеру или нет - как угодно. Они были безупречны, и этим все сказано.

У сенатора Дилуорти не бывало столкновений ни с одним из этих лагерей. Он трудился на благо всех трех и со всеми тремя заодно. Он говорил, что все люди братья и на ниве служения народу все вправе рассчитывать на честную, самоотверженную помощь и поддержку со стороны труженика-христианина.

Поразмыслив, Лора решила, что события сами покажут, какой линии поведения ей лучше держаться в отношениях с тремя разновидностями столичной аристократии.

Быть может, читателю показалось, что Лора была несколько резка в своих намеках по адресу миссис Орейе, когда разговор зашел о кораллах, но сама Лора вовсе этого не думала. Ей не свойственна была чрезмерная утонченность чувств; да это и понятно, если вспомнить, в какой среде и под чьим влиянием складывался ее характер; она считала, что "дать сдачи" - только справедливо, и всякий имеет право ответить едкой насмешкой на обидный намек. Ей случалось разговаривать с людьми так, что иные дамы были бы просто шокированы, услышав ее; но Лора даже гордилась иными своими меткими ударами. Мы весьма сожалеем, что не можем изобразить ее непогрешимой героиней романа; но мы не можем этого сделать, ибо Лора отнюдь не чужда человеческих слабостей.