Франсуа Блюш - Людовик XIV

А в ожидании этой гипотетической канонизации Монвуазен ее сообщники-колдуны и астрологи, ее друзья и коллеги по колдовству признают такое количество преступлений и правонарушений, привносят так много ложных уточнений (Вуазен якобы зарыла в своем саду две тысячи пятьсот детей!), обвиняют такое большое число клиентов, что этот поток лжепризнаний, повторных доносов и невероятных деталей должен был бы пробудить у де Ларейни критическое к этому отношение. Ничего такого не произошло. Он записывает все досконально: продажу «порошка наследования» (отравители умели тогда изящно выражаться), появление бесов по заказу, черные мессы. Христианская душа этого добродетельного должностного лица затуманивает в нем здравый смысл полицейского. Он забывает, что в прежние времена, как и сейчас, во всех процессах по делам колдовства обвиняемые готовы были признать себя виновными в самых чудовищных преступлениях, рискуя даже осложнить свое положение. В такой атмосфере, согласно логике определенного типа допроса, который подтверждается небольшим количеством серьезных очных ставок или дополнительных расследований, обычным является признание с нагромождением невероятных фактов, которые безудержно выплескиваются, и даже «пытки» недостаточно, чтобы объяснить причудливое разрастание и лживые добавления. Подозреваемые как бы кичатся этим, знают, что такая тактика им позволяет выиграть время, понимают, что в их интересах расширить и осложнить дело, даже если есть риск быть, вследствие этого, еще больше опороченным. Наконец, они думают, что упоминание имен важных персон может послужить для них прикрытием: либо потому, что тогда могут появиться покровители, либо потому, что страх перед скандалом может подтолкнуть судей замять целые разделы следствия, в результате чего доносчик может автоматически добиться поблажки.

И тогда, не зная точно, скомпрометировало ли себя то или иное лицо, или речь шла лишь о его прислуге, позаботились ли следователи о том, чтобы отделить наивные гороскопы от признанных преступлений, возбуждающие средства от смертельных ядов, привораживание от заклятия на смерть, получилось так, что перед чрезвычайной комиссией, ведущей дознание через пытки огнем, предстало много обвиненных, подследственных, очевидцев. Коллег мамаши Вуазен звали: Леру, Трианон, Шаплен, Франсуаза Филастр, Вигуре. Здесь были и мужчины: очень знаменитый Дюбюиссон-Лесаж, аббаты Мариетт и Гибур, «химики» Вотье и Леруа и еще многие другие. А по мере того как идут доносы, клиентура этих колдунов оказывается все более и более многочисленной. С 10 апреля по 21 июля 1682 года комиссия Арсенала провела двести десять заседаний, перед ней прошли 442 обвиняемых, она выписала ордера на арест 367 человек (218 из них были посажены в тюрьму), отправила на казнь 34 человека, послала 5 человек на галеры, приговорила 23 человека к изгнанию из страны. Судьи очень быстро заинтересовались людьми знатного происхождения, которые, с точки зрения Ларейни, подавали дурной пример и, следовательно, заслуживали публичного наказания. Лейтенант полиции пытался в течение какого-то времени убедить короля в этой необходимости. Но высокопоставленные должностные лица не хотели слишком сурово обходиться с лицами их круга. Итак, госпожи де Дре, де Пулайон и Леферон отделались сравнительно легко. Зато судейские, которые всегда рады случаю взять реванш над дворянством шпаги, постарались проявить максимум рвения, когда нападали на след высокопоставленных лиц двора.

Как и их коллега Ларейни, они слишком расхрабрились и им во многом изменил критический подход к делу. Они не заметили, что Лувуа, который не имел отношения к их департаменту, сует всюду свой нос, посещая заключенных и составляя личные доклады королю. Они также не заметили, что большинство вельмож и великосветских дам, скомпрометированных или подозреваемых, были друзьями или протеже Кольбера. Серьезный историк, который займется доскональным изучением дела отравлений, где следствие велось отвратительно и суд был далеко не правым, должен будет пользоваться этими двумя путеводными нитями, часто параллельными: врагами Лувуа и друзьями Кольбера.

Преследование маршала Люксембургского — идеальный пример той неблаговидной роли, которую играл Лувуа. Этот маршал, представитель рода Монморанси, важный вельможа, славный, заслуженный воин, просидел четырнадцать месяцев в Бастилии, а потом еще несколько месяцев под домашним арестом. А ведь все знали при дворе и в парижском светском обществе, что деспотичный военный министр просто невзлюбил маршала Люксембургского (генерал не должен быть более значительной личностью, чем какой-либо обычный представитель гражданского дворянства). Маршала вначале подозревали в попытке отравить одного буржуа и его любовницу. Потом утверждали, что он занимается заклятием на смерть. Наконец, «Лесаж сказал, что маршал, герцог Люксембургский, заключил пакт с дьяволом, чтобы женить своего сына на дочери маркиза де Лувуа». Можно себе представить, как абсурдно и невероятно было это обвинение, если учесть, что дом Монморанси состоял в родственной связи с королевским домом. Дело герцога Люксембургского будет закрыто, благодаря признанию интенданта маршала, являвшегося единственным виновником, который был приговорен к каторге.

Король, которого надлежащим образом настроили Ларейни и неутомимый Лувуа, заинтересовался делами главных подозреваемых. Ему показалось, что затронуты честь двора и дворянства. В 1680 году президент Бушра якобы заявил: «Мы судим только на основе доказательств, а королю нужны только признаки». Признаков было, конечно, немало в отношении графини Дюрур, маркизы д'Аллюй, виконтессы де Полиньяк. Подозревались еще две родственницы Манчини. Но герцогиня де Буйон (Мария-Анна Манчини), которая якобы прибегла к помощи своего молодого любовника, чтобы избавиться от старого мужа, пришла в палату по вызову; она явилась, опираясь с одной стороны на руку герцога де Буйона, а с другой — на руку герцога Вандомского, ее мнимого сообщника; она ответила Ларейни двумя или тремя дерзкими фразами, удачно вставленными, и удалилась с чувством собственного достоинства, подкрепленного изрядной долей юмора. Ее сестре, графине де Суассон, гораздо больше скомпрометированной и менее ловкой, король посоветовал удалиться добровольно в изгнание. Людовик XIV вмешивался таким образом, потому что дело отравлений из-за формы, которую придали его расследованию и процессу, не подпадало под обычное судопроизводство, а должно было разбираться судом короля. Если проанализировать весь состав подозреваемых, то видно, что король старался, конечно, наказать виновных, но вместе с тем ограничить размеры скандала.