Франсуа Блюш - Людовик XIV

Знаменитая комната мадам де Ментенон была обита дамасской красной и зеленой с золотом тканью. Кровать стояла в алькове, плотно закрытом тканью. Для работы с министрами в эту комнату были поставлены многочисленные столы и маленькое бюро. Здесь нет ничего необычного. Поражает лишь одно: все в этой комнате оборудовано так, чтобы маркиза слышала, о чем говорится на советах, создавая видимость непричастности к ним, будучи сокрытой от глаз министров шторами, которые ее прикрывают от сквозняков (она мерзлячка, в отличие от Людовика XIV). Представьте себе «большую нишу, в которой она сидит». В нише (алькове) «находится кровать для отдыха с множеством подушек», она «задрапирована все той же дамасской красной и зеленой с золотом тканью, украшенной рельефным рисунком ваз с цветами» {291}.

Министрам приходится приспосабливаться к обстановке этой комнаты и к молчаливо присутствующей маркизе. Многие авторы уверяют, что маркиз де Торси, в ведении которого был сложный департамент иностранных дел, отказывался работать в комнате тайной супруги. Источники говорят об обратном: итак, 8 октября 1708 года в Фонтенбло, а не в Версале, Сурш это уточняет: Торси «находился в течение 45 минут с королем в комнате маркизы де Ментенон» и ему «показывал письма из Вены» {97}. Каждый министр здесь взвешивает свои слова, отдавая себе отчет в том, что ниша не пуста. Так как маркиза занята здесь вышиванием, ей достаточно отвлечься на мгновение, чтобы потерять нить разговора, и тогда какая-нибудь фраза, вырванная из контекста, может быть использована, чтобы подорвать авторитет того или иного министра, который ее произнес. Эта маркиза («которая никому не наносит никаких визитов» {96}) переписывается с Римской курией и получает от Папы презенты этой маркизе, Его Святейшество Александр VIII посылает свои бреве («Нашей дочери во Христе, благородной даме де Ментенон, 18 февраля 1690 года»), поручая ей оказывать покровительство нунцию при дворе. Эта маркиза (которая «приобрела при дворе благодаря своим достоинствам по справедливости ту милость, которая признана всеми» {97}), кажется, обладает всеми правами. В 1694 году по воле Шартрского епископа она является высшей духовной наставницей Сен-Сирского дома Святого Людовика; по папскому бреве ей «предоставляется доступ во все монастыри Франции», а по разрешению Его Преосвященства де Арле — во все монастыри Парижской епархии {66}. По воле короля она в курсе всего. Она не вхожа только в совет министров. А ведь маркиза «не рождена для дел»: {20}ее племянница Кейлюс пытается нас убедить в этом. И поэтому Мадам Елизавета-Шарлотта права, когда возмущается тем, что ей дана так неосторожно «такая страшная власть» {87}.

Вот о чем думал маркиз де Сурш в 1686 году, три года спустя после второго брака Людовика XIV: «Можно было не сомневаться, что мадам де Ментенон занимается политикой, ибо она оказывала поочередно свое покровительство каждому министру, чтобы их включить в сферу своих интересов, и старалась уравнять их в их влиянии, не допуская, чтобы кто-либо из них слишком возвысился над всеми остальными» {97}. Что бы он написал по этому поводу в начале 1715 года? А тем не менее та, которая пользуется таким количеством привилегий, жалуется на обязанности, которые на нее накладывает придворная жизнь, «ибо обязанности перед Господом, королем, Сен-Сиром и двором, вопреки моим желаниям, не оставляют мне времени» {66}. Ежедневное посещение Сен-Сира доставляет ей большое удовольствие в ее версальской жизни, а в Фонтенбло ей очень нравится ездить по окрестностям и любоваться природой, которая ее приводит в молитвенное состояние.

Дом Святого Людовика в Сен-Сире является ее любимым детищем. Она там царствует даже больше, чем в Версале. Для этого дома, предназначенного для воспитания молодых благородных девиц, не имеющих состояния, она составила устав. Она следит за его соблюдением, приходит инспектировать во время уроков и перемен, присоединяется к молитвам своих подопечных, даже обедает в их «столовой, предпочитая эти обеды королевскому банкету» {66}. Она хочет воспитать настоящих дам, не жеманниц или ветрениц («Нелепая и нескромная манера таких девиц одеваться, употребление табака, вина, их чревоугодие, грубость и лень» — все это противоречит вкусу маркизы): «Я люблю женщин скромных, воздержанных, веселых, способных быть и серьезными, и любящими пошутить, вежливых и насмешливых, но чтобы в насмешке не было злобы, сердца которых были бы добры, а беседы отличались бы живостью, были бы достаточно простодушными, чтобы признаваться мне в том, что они себя узнают в этом портрете, который я нарисовала без особого замысла, но который я считаю очень верным» {66}.

В Сен-Сире, основанном в 1686 году, преобразованном в постоянно действующий монастырь ордена святого Августина в 1692 году (30 сентября), куда мадам де Ментенон удалится после смерти короля и умрет там в 1719 году, «тайная королева» находится на покое после стольких лет напряжения. Она рассказывает о своей жизни, эпизод за эпизодом, барышням и дамам этого края, выискивающим в ней библейские параллели. Здесь, в Сен-Сире, была сыграна по ее инициативе религиозная трагедия, заказанная Расину. «Эсфирь» была сыграна в дворянском доме 16 января 1689 года перед Людовиком XIV, который был этим спектаклем очарован, и несколькими привилегированными придворными, отобранными с большой тщательностью. «Как можно устоять перед такими дифирамбами! — восклицает мадам де Лафайетт. — Мадам де Ментенон польщена и сюжетом и исполнением. Комедия представляла своеобразное падение мадам де Монтеспан и восхождение звезды мадам де Ментенон: вся разница была лишь в том, что Эсфирь была немного моложе и не так манерно набожна» {49}.

Музей Лувра хранит ценные свидетельства манерной набожности новоявленной Эсфири. В то же самое время, когда новоявленный Артаксеркс заказывает Пьеру Миньяру, прозванному «Римлянином», десятый, последний, портрет себя самого, он заказывает своему высокочтимому художнику и портрет мадам де Ментенон. Франсуаза д'Обинье, рассказывает нам мадам де Севинье, «была одета как римская святая Франсуаза. Миньяр ее приукрасил, но без всякой пошлости: не румяня, не придавая особой белизны лицу, не делая его более молодым, и без всех этих ухищрений он изображает лицо с такими его яркими чертами, о которых можно сказать: одухотворенный взгляд и необыкновенная грация без всяких женских прикрас, до такой степени он талантливо написан, что с ним не может сравниться ни один портрет» {96}.

Там, где принцесса Пфальцская видела только злобу, лицемерие и упрямство, Миньяр, который написал столько портретов короля, умел читать в его взгляде и расшифровывать тайники его души и интеллекта, показал если не единственную и настоящую маркизу де Ментенон, то, по крайней мере, ту, на которую любил смотреть или которую представлял себе старый монарх, ее верный супруг.