Андрей Иванов - Повседневная жизнь французов при Наполеоне

Ропот нарастал. Однажды Наполеон захотел погреться у костра. Он привык к тому, что солдаты с восторгом встречают своего вождя. Однако Коленкур, посланный найти место отдыха, вдруг услышал такие речи, что посоветовал его величеству не останавливаться.

Но избежать грубых сцен все же не удалось. Чиновник военной администрации, которому колесами тяжелой повозки отдавило обе ноги, упал в снег, а затем закричал проходившему мимо Наполеону: «Чудовище, ты десять лет уже грызешь нас! Друзья мои, он — бешеный, он — людоед! Берегитесь его, он сожрет всех вас…»

Император принял безразличный вид, а его подданный продолжал оскорблять виновника гибели многих тысяч страдальцев, в том числе женщин и детей.

«Среди обрушившихся на нас несчастий, — вспоминает другой военный чиновник, — мы проклинали императора; его обвиняли мы в своих страданиях. Но стоило ему появиться, — и престиж его, этот своего рода ореол, окружавший великих людей, нас ослеплял; каждый из нас вновь обращал к нему доверие и повиновался малейшему проявлению его воли».

Когда солдаты и офицеры видели сохранившуюся деревню, они всякий раз хотели остановиться и отдохнуть — хотя бы денек! Все только и говорили об этом.

— Господа! — отвечал Наполеон. — Один день — это очень много. Нельзя останавливаться. Идемте!

«Говорят, что смерть от замерзания очень приятна! Я верю этому! — восклицает Луиза Фюзиль. — Я слышала, как кто-то говорил мне: “Не оставайтесь здесь, вставайте”… Меня трясли за руку, и мне было неприятно, что меня беспокоят. Я испытывала приятное беспомощное состояние человека, засыпающего спокойным сном. Наконец я уже больше ничего не слыхала и потеряла сознание.

Когда я пришла в себя, то увидела, что нахожусь в какой-то избе. Я была завернута в меха, и кто-то, держа меня за руку, щупал мне пульс: это был барон Деженетт. Меня окружали люди: и мне казалось, что я просто очнулась от сна, но я не могла сделать ни малейшего движения — так я была слаба!

Я с удивлением смотрела на окружавшие меня мундиры… Старый маршал Лефевр подошел ко мне и сказал: “Ну, как дела? Вы возвращаетесь издалека”.

Оказалось, что меня нашли в снегу. Сначала меня хотели положить около большого костра, но барон Деженетт закричал: “Берегитесь, вы ее сейчас же этим убьете, заверните ее как можно лучше в меха и поместите в холодную нетопленую комнату”».

Маршал принес актрисе большой стакан крепкого кофе, а затем усадил в свою карету. А доктор Деженетт скоро попадет в плен.

Ларрей был и спасителем, и «доброй нянькой». Но его заботу порой принимали не так, как следовало. Адъютант Кастеллан, разделивший ночлег с Ларреем, был «страшно раздражен» беспрестанными уговорами доктора закутать отмороженную руку в мех. Меха у Кастеллана попросту не было.

Вскоре товарищи дали Кастеллану женскую лисью накидку, крытую лиловым шелком, с которой он потом не расставался. «…Во время переходов она предохраняла мою отмороженную руку от повторения несчастья, ночью же мешала мне умереть от холода», — рассказывает Кастеллан.

— Он слишком честолюбив, — говорили про Наполеона солдаты и все-таки шли за ним.

— Мы постоянно шли за ним, — вспоминали старые гренадеры, побывавшие в Москве, — мы не могли оставить его и дать ему идти одному.

— Холодно тебе, мой друг? — спросил вождь своего солдата, шедшего вместе с ним в лютый мороз.

— Нет, государь, когда я смотрю на вас, мне тепло! — ответил боец.

Так «сын» ответил «отцу». Но «дети» не всегда были кроткими и послушными. «Ворчуны» полагали, что военные действия происходят потому, что они одобряют решения императора и разделяют его стремления. Когда при переходе через перевал Гвадарраму они посчитали, что главнокомандующий безумствует и заставляет их совершать никому не нужные подвиги, то стали переговариваться о том, чтобы пристрелить его. Позже, под Асперном и Эсслингом, гвардия в ультимативной форме потребовала, чтобы вождь не подвергал себя лишней опасности: «Бросай оружие, пока император не уйдет из-под пуль».

Они знали, что говорили — месяцем раньше, во время штурма Ратисбона (Регенсбурга), Наполеон был ранен в правую ногу. Армия тут же узнала о новости, врач бросился помогать императору, а тот, не обращая внимания на боль, объехал фронт, демонстрируя свою силу и раздавая награды отличившимся бойцам.

Таким он был при Ратисбоне в 1809 году, но что с ним случилось при Бородине?

Когда Наполеон простился с супругой 26 мая в Дрездене, после сказочной церемонии встречи с монархами, герцогами и князьями, та горько рыдала. Она боялась разлуки и неизвестности.

«Вы достаточно знаете меня, — писала она своей придворной даме, — чтобы представить себе, как я грушу и чувствую себя несчастной. Я стараюсь превозмочь себя, но мне не будет веселее вплоть до того момента, когда я вновь увижу его».

Письма Наполеона Марии-Луизе из России совсем не похожи на письма Жозефине из Италии. Сколько страсти и поэзии содержали письма первого похода! А что теперь?

«Ты понимаешь, что я стремлюсь душой к тебе так же, как и ты ко мне, и я хотел бы быть с тобой, чтобы высказать тебе все те чувства, которые я питаю к тебе. Будь здорова, мой друг. Весь и навсегда твой».

Женщине мало «понимать», чувства же лучше не «высказывать», а выказывать!

Императрица покинула Дрезден через несколько дней после отъезда Наполеона к армии. Она направилась в Прагу, у нее появился «почетный эскорт» — граф фон Нейперг [297] Нейперг Адам Адальберт фон (1775–1829) — австрийский фельдмаршал-лейтенант (с 1813), участник войн с Францией, дипломат. Почетный кавалер при эрцгерцогине Марии-Луизе, ее второй супруг (с 1821). , ставший ее любовником, а после смерти Наполеона — супругом.

1 июля императрица поехала в Карлсбад, а затем во Францию. 18 июля она воссоединилась с сыном во дворце Сен-Клу.

События давали все основания надеяться на скорое возвращение императора.

В одном из писем в августе Гёте вопрошал: «Что вы скажете, если не в моей власти датировать это письмо иначе, как “день торжества Наполеона при оглушительном колокольном звоне и громе пушек. 1812 год”».

Наконец Москва взята. Ничего сенсационного для политиков и хорошая тема для поэтов.

«Падите, башни Кремля! Падите, час настал! Вот эти воины, столь часто не поддававшиеся! Ваша безнаказанная гордыня чрезмерно возвысилась: Как она обрушилась к вашим подножьям.

Но нет! Готовый поразить громом остановился: Кто удерживает твой гнев? Это длань победителя. Не спорь с его блестящей победой, Москва! Твоя милость в его сердце.

Таким вижу я героя, коему предшествует молния. Он решил дать стране, восставшей против него, коммерцию, искусства, мир и изобилие, которые расцветают при его поддержке» (Ж. Б. Баржо. Ода «Завоевание Москвы»).