Марк Твен - Налегке

- Я знал, знал! Теперь мы богаты! Это слепая жила!

Подо мной точно закачалась земля. Сомнения - убежденность - снова сомнения - надежда, радость, восторг, вера, неверие - дикий хаос противоречивых чувств захлестнул мое сердце и мозг, и я не мог вымолвить ни слова. Эта душевная буря длилась минуты две, после чего я встряхнулся и проговорил:

- Скажи еще раз!

- Слепая жила.

- Кэл, давай... давай спалим дом... или убьем кого-нибудь! Выйдем на улицу и покричим "ура"! Впрочем, к чему это? Такого ведь не бывает.

- Это слепая жила! Миллионы стоит! Висячий бок - лежачий бок - зальбанд из глинозема - все точка в точку!

Он подбросил вверх свою шляпу и прокричал троекратное "ура", а я пустил все сомнения по ветру и заорал еще громче, чем он. Ибо я стал миллионером, и плевать я хотел на все приличия!

Но, пожалуй, мне следует кое-что разъяснить. "Слепая жила" - это такая жила, или залежь, которая не выходит на поверхность. Старатель не знает, где искать слепую жилу, но он часто натыкается на нее, когда прокладывает штольню или роет шахту. Хигби досконально изучил породу "Вольного Запада", и чем дольше он следил за новыми разработками, тем сильнее убеждался, что добываемая руда иного происхождения. И ему одному на всем прииске пришла мысль, что в шахте залегает слепая жила, о чем сами заправилы компании еще не подозревают. Он оказался прав. Спустившись в шахту, он увидел, что слепая жила, прорезающая пласт компании по диагонали, залегает отдельно от него, между четко очерченными слоями породы и глинозема. А значит, эта жила общественная собственность. Обе жилы были так отчетливо видны, что любой старатель мог определить, какая из них принадлежит "Вольному Западу", а какая нет.

Мы рассудили, что хорошо бы заручиться крепкой поддержкой, и потому в тот же вечер привели к себе в хижину десятника и открыли ему нашу тайну. Хигби сказал:

- Мы вступим во владение этой жилой, сделаем заявку, получим право собственности и тогда запретим компании добывать нашу руду. Вы своим хозяевам ничем не поможете - да и никто не поможет. Я спущусь вместе с вами в шахту и докажу вам, что это без всяких сомнений слепая жила. Так вот предлагаем вам войти с нами в долю и сделать заявку от лица всех троих. Что вы на это скажете?

Что мог сказать на это человек, которому нужно было только протянуть руку, чтобы завладеть богатством, и притом ничем не рискуя, никого не обижая и никак не пачкая свое доброе имя? Он мог только сказать: "Согласен".

В тот же вечер мы сделали заявку и еще до десяти часов ее по всем правилам занесли в регистрационную книгу. Владение наше было скромное - по двести футов на брата, итого шестьсот футов, - самое маленькое и самое слаженное предприятие во всей округе.

Всякий может догадаться, спали мы в ту ночь или нет. И Хигби и я в полночь легли в постель, но только для того, чтобы, не смыкая глаз, думать, мечтать, строить планы. Покосившаяся хижина с земляным полом превратилась в дворец, рваное серое одеяло - в крытый шелком пуховик, колченогие стулья и стол - в мебель красного дерева. Каждый раз, как новый предмет роскоши во всем блеске своем вспыхивал в моих грезах о будущем, меня крутило в постели или подбрасывало, как будто через меня пропускали электрический ток. Время от времени мы перебрасывались отрывочными возгласами.

- Когда ты уедешь домой, в Штаты? - спросил Хигби.

- Завтра! - выпалил я, два раза перевернувшись и садясь в постели. Нет, не завтра, но самое позднее - через месяц.

- Мы поедем вместе, на одном пароходе.

- Отлично.

Пауза.

- На том, который отходит десятого?

- Да. Нет, первого.

- Ладно.

Снова пауза.

- Где ты думаешь поселиться? - спросил Хигби.

- В Сан-Франциско.

- И я.

Пауза.

- Слишком высоко, влезать трудно, - сказал Хигби.

- Куда?

- Да вот - Русская горка. Выстроить бы там домик!

- Влезать трудно? А экипаж на что?

- Верно. Я и позабыл.

Пауза.

- Кэл, а какой дом ты будешь строить?

- Я уже думал об этом. В три этажа, ну и чердак.

- Но какой?

- Еще не знаю. Кирпичный, пожалуй.

- Кирпич - гадость.

- Почему? А какой же, по-твоему?

- Фасад из темного песчаника, зеркальные окна до полу, бильярдная за столовой, статуи и картины, дорожки, обсаженные кустами, и лужайка в два акра, теплица, чугунная собака на парадном крыльце, серые в яблоках лошади, ландо и кучер с пером на шляпе!

- Ах, черт!

Долгая пауза.

- Кэл, когда ты поедешь в Европу?

- Не знаю, об этом я еще не думал. А ты когда?

- Весной.

- И на все лето?

- Все лето! Я на три года там останусь.

- Что? Ты не шутишь?

- Нисколько.

- Я тоже поеду.

- Почему же нет?

- А в какую страну ты поедешь?

- Во все страны. Во Францию, Англию, Германию, Испанию, Италию, Швейцарию, Сирию, Грецию, Палестину, Аравию, Персию, Египет. Всюду побываю.

- И я.

- Отлично.

- Вот будет прогулочка!

- Еще бы! Пятьдесят тысяч долларов потратим на это дело.

Опять долгая пауза.

- Хигби, мы должны мяснику шесть долларов, и он грозится, что в долг больше не...

- К черту мясника!

- Аминь.

Так прошло полночи. К трем часам мы потеряли всякую надежду заснуть и, встав с постели, до рассвета играли в криббедж и попыхивали трубками. Эту неделю обязанности повара исполнял я. Стряпня всегда претила мне, а теперь я просто ненавидел ее.

Новость быстро распространилась. И раньше "Вольный Запад" был сенсацией, а в тот день общее возбуждение достигло предела. Я расхаживал по городу беззаботный и счастливый. Хигби сообщил мне, что десятнику предлагают двести тысяч долларов за его пай. Я сказал, что за такие гроши я и не подумал бы уступить свою долю. Я хватал высоко. Миллион - это еще куда ни шло! Впрочем, я искренне убежден, что, предложи мне кто-нибудь такую сумму, я не согласился бы, а запросил еще больше.

Мне очень нравилось быть богатым. Один человек предложил отдать мне свою трехсотдолларовую лошадь и взять с меня простую, никем не заверенную расписку. Это было первым и самым неопровержимым доказательством моего богатства. За дальнейшими примерами в том же духе дело не стало, - между прочим, мясник снабдил нас двойным запасом говядины и даже не заикнулся о деньгах.

Согласно законам нашего округа, владельцы участка, полученного по заявке, обязаны были в течение десяти дней, считая со дня регистрации, добросовестно потрудиться на нем, иначе они теряли права на него и всякий, кому вздумается, мог его захватить. Мы решили приступить к работе на следующий день. Под вечер, выходя из здания почты, я встретил некоего мистера Гардинера, и он сообщил мне, что капитан Джон Най тяжело болен и лежит у него (на ранчо "Девятой Мили"), а ни он, ни его жена не могут ухаживать за больным так заботливо, как того требует его состояние. Я сказал, что, если он подождет меня две секунды, я сейчас же поеду вместе с ним. Я побежал домой, чтобы известить Хигби. Его я не застал, но оставил ему на столе записку и через пять минут выехал из города в фургоне Гардинера.