Марк Твен - Режьте, братцы, режьте !

Целый час я сидел и подгонял под каждое отдельное стуканье каждый отдельный слог. От этого занятия я так измаялся, будто колол дрова целый день. Голова у меня просто лопалась от боли. Мне чудилось, что я непременно сойду с ума, если буду так сидеть, поэтому я разделся и лег. Я растянулся на койке... ну, ты сам должен понять, что из этого вышло. Продолжалось все то же "тра-та, та-та, синий стоит, тра-та, та-та, восемь центов; тра-та, та-та, желтый стоит, тра-та, та-та, девять центов", - и пошло, и пошло, и пошло: "Режьте, чтобы видел пассажир дорожный". Сон? Ни в одном глазу. Приехал я в Бостон окончательно свихнувшимся. Насчет похорон лучше не спрашивай. Я делал все, что мог, но каждая торжественная фраза была неразрывно спутана и сплетена с "Режьте, братцы, режьте, режьте осторожно!" А самое плачевное было то, что моя дикция подчинилась размеренному ритму этих пульсирующих стихов, и я видел, как некоторые рассеянные слушатели мерно кивают в такт своими безмозглыми головами. И верь или не верь, Марк, дело твое, - я еще не добрался до конца, а уже все мои слушатели, сами того не зная, кивали торжественно и в унисон - все как один, даже гробовщик и факельщики. Договорив, я выскочил в прихожую в состоянии, близком к исступлению. И надо случиться такому счастью: я тут же наткнулся на старую деву, тетушку покойного, всю в слезах, - она только что приехала из Спрингфилда и опоздала в церковь. Тетушка громко зарыдала и начала:

- Ах, ах, он скончался, а я так и не повидалась с ним перед смертью!

- Да, - сказал я, - он скончался, он скончался, он скончался, - неужели эта мука никогда не прекратится?

- Ах, так вы его любили! Вы тоже любили его!

- Любил его! Кого его?

- Ах, его! Моего бедного Джорджа, моего несчастного племянника!

- Гм, его! Да... о да, да! Конечно, конечно! "Режьте, братцы..." О, эта пытка меня доконает!

- Благослови вас господь, сэр, за ваши сердечные слова. Я тоже страдаю от этой невозвратимой утраты! Скажите, вы присутствовали при его последних минутах?

- Да! Я... при чьих последних минутах?

- Его, нашего дорогого покойника.

- Да! О да, да, да! Полагаю, что да, думаю, что да. Не знаю, право! Ах да, конечно, я там был, да, да, был!

- Ах, как я вам завидую, как завидую! А его последние слова? Скажите же мне, скажите, ради бога, какие были его последние слова?

- Он сказал... он сказал... ох, голова моя, голова... Да, он все твердил: "Режьте, братцы, режьте, режьте осторожно!" Ах, оставьте меня, сударыня! Во имя всего святого, оставьте меня с моим безумием, с моей мукой, с моей пыткой! "Желтый стоит девять центов, красный стоит только три...", нет сил терпеть более. "Осторожней режь, смотри!"

Унылые глаза моего друга безнадежно взирали на меня в течение целой томительной минуты, затем он сказал с трогательным укором:

- Марк, ты ничего не говоришь. Ты не подаешь мне никакой надежды. Впрочем, боже мой, не все ли это равно, не все ли равно! Ты ничем не можешь мне помочь. Давно прошло то время, когда меня можно было утешить словами. Что-то подсказывает мне, что язык мой навеки осужден болтаться, твердя эти безжалостные стишонки. Вот, вот... опять на меня находит: "Синий стоит восемь центов, желтый стоит..."

Бормоча эти слова замирающим шепотом, мой друг постепенно затих и впал в транс, в блаженном небытии позабыв о своих страданиях.

Как же я спас его в конце концов от сумасшедшего дома? Я свел его в университет по соседству, и там он передал бремя преследовавших его стихов внимательным ушам несчастных, ничего не подозревавших студентов. И что же с ними стало теперь? Результаты настолько печальны, что лучше о них не рассказывать. Для чего же я об этом написал? Цель у меня была самая достойная, даже благородная. Я хотел предостеречь вас, читатель, на случай, если вам попадутся эти беспощадные вирши, - избегайте их, читатель, избегайте, как чумы!

ПРИМЕЧАНИЯ

Режьте, братцы, режьте! (Punch, Brothers, Punch!), 1876.

А.Николюкин