Леонид Васильев - Древний Китай. Том 1. Предыстория, Шан-Инь, Западное Чжоу (до VIII в. до н. э.)

Итак, массовые сопогребения в пышных гробницах, боевые колесницы с одомашненными лошадьми, втульчато-полостное оружие с хорошо известными в ближневосточном регионе мотивами «звериного стиля» — все это могло быть единым комплексом. К нему можно отнести также шанский календарь, который в принципе мало чем отличался — если отличался вообще — от древневавилонского. В связи со всем этим можно поставить и вопрос о происхождении иероглифической письменности.

Проблема письменности весьма сложна и неясна. С одной стороны, аргументы в пользу ближневосточного происхождения китайской иероглифики, высказывавшиеся специалистами еще век-два назад, были сочтены неубедительными уже достаточно давно, причем маститыми синологами. С другой — за последние годы не было обнаружено ничего, что могло бы дать серьезное основание для тезиса о местном происхождении аньянской иероглифики. Аргументы, сводящиеся к тому, что знаки на керамике из Баньпо (V тысячелетие до н.э.) или почти такие же по уровню сложности знаки на эрлиганской керамике (середина II тысячелетия до н.э. — речь не идет о тех немногих шанских костях с надписями, которые были обнаружены в Эрлигане в неидентифицируемом слое и потому остаются для науки загадкой) представляют собой предтечу аньянской иероглифики, неубедительны. Если за три тысячелетия не было сдвига — то откуда взяться ему сразу за два-три века, отделявшие Эрлиган от Аньяна? А если принять во внимание, что весь аньянский комплекс развитого очага цивилизации по меньшей мере частично был обязан своим уровнем внешнему воздействию, то сомнения по поводу целиком местного, автохтонного происхождения иероглифики не могут не возникнуть. Они и возникают у разных специалистов (подробнее см. [17, с. 297—303]).

По-видимому, впредь до новых археологических открытий, которые смогут дать материал, существенно проясняющий ситуацию, наиболее предпочтительным и потому приемлемым объяснением загадок аньянского очага урбанистической цивилизации остается уже сформулированное выше предположение: аньянский комплекс по происхождению гетерогенен, причем едва ли не наиболее существенная в цивилизационном плане его часть имеет внешнее по отношению к Китаю происхождение, хотя и остается неясным, как именно элементы ближневосточной цивилизации оказались в центральной части бассейна Хуанхэ.

Не менее существенна и еще одна неясная проблема: где именно и когда произошел синтез гетерогенных элементов комплекса. Все то, что известно об аньянском очаге урбанистической цивилизации Шан, свидетельствует о цельности, гомогенности цивилизационного очага. Элементы его для их анализа приходится вычленять искусственно. В реальности же все они гармонично сочетались: иероглифические знаки писались на гадательных костях, известных в Китае по меньшей мере с луншаньского неолита. «Звериный стиль» переплетался с другими стилевыми особенностями шанской художественной практики, совершенно очевидно восходящими к эрлитоу-эрлиганской фазе, а может быть, и к более раннему времени. Даже пышные гробницы с массовыми сопогребениями, а также боевые колесницы и лошади представляются гармонично вписывающимися в общий стиль существования позднешанской этнополитической общности. Стало быть, то, что было внешним по отношению к неолитическому и раннебронзовому периоду развития китайской предыстории, успело до аньянской фазы вступить с местными элементами культуры в некий плодотворный синтез. И это было, скорей всего, где-то вне Аньяна и до него.

Как бы то ни было, однако, но все то, что пока известно о генезисе урбанистической цивилизации в Китае и об общем облике аньянского ее очага, вынуждает говорить о гетерогенном его происхождении и принимать во внимание факт внешнего фактора. Это не исключает того, что аньянский очаг цивилизации был первичным в обширной трансгималайской зоне Азиатского материка. Однако первичность такого рода отнюдь не равнозначна стерильной автохтонности. Речь идет об ином: за пределами Гималаев и Урала другого очага урбанистической цивилизации той эпохи пока не обнаружено — только здесь, в Аньяне, в бассейне Хуанхэ.

Если теперь обратиться к комплексной характеристике материальной культуры шанской цивилизации, то при всем блеске дворцов, гробниц, колесниц, бронзового оружия и изделий художественного ремесла весьма существенным все-таки окажется другое. Дело в том, что аньянский очаг урбанизма сложился на хорошо удобренной почве, которая создавалась веками, причем прежде всего в бассейнах великих китайских рек. Не умаляя роли Янцзы и тяготевшей к ней реки Хуай и даже напоминая лишний раз о том, что именно там, на юге, были освоены богатейшие рисовые поля и, возможно, положено начало уникальной практике шелководства, стоит все же подчеркнуть, что очагом цивилизации в Китае стал бассейн Хуанхэ. И хотя здесь вполне могла сыграть свою роль случайность (речь о внешнем по отношению к Китаю культурном компоненте, который мог и должен был сыграть роль катализатора в ускорении процесса сложения урбанистического очага развитой цивилизации), в ней была и немалая доля закономерности. Бассейн Желтой реки во многих отношениях был уникальным местом, наиболее подходящим для того, чтобы стать базой для возникновения такого очага.

Спорадические разливы реки поставляли — пусть нерегулярно — илистые удобрения, без которых поля не были бы столь плодородными. Регулярные дожди вкупе с речными разливами гарантировали устойчивое богарное земледелие (ирригационные сооружения в Китае появились значительно позже шанского времени), а удобренная илом лессовая почва давала неплохой урожай. Среди земледельческих культур преобладали различные сорта проса, но в Шан, насколько можно судить по надписям на костях, успешно выращивались также и пшеница, ячмень, бобы, горох, фасоль, конопля, не говоря уже о различных овощах и фруктах. Похоже на то, что климат в бассейне Хуанхэ в те далекие времена был более мягким, чем нынче. Некоторые надписи на костях позволили специалистам предположить, что урожай собирался — во всяком случае, кое-где — дважды в год, сначала просо, потом пшеница. Среди домашних животных преобладали свинья и собака, но активно использовались также овца и коза, были известны корова и лошадь, домашняя птица — куры, утки, гуси. Из надписей явствует, что знали шанцы и слонов — скорей всего, прирученных, привезенных с юга. Для нужд шелководства выращивался тутовник. Много упоминаний о ловле рыбы.

Большое место в жизни шанцев занимала охота — и как развлечение, и как тренировка воина, и как средство пополнения запасов пищи. Среди объектов охоты — кабаны, олени, даже тигры. Немало было и мелкой дичи — зайцы, лисы, барсуки, водоплавающая птица. Видимо, собирались грибы, ягоды, коренья, травы — стоит напомнить, что в шаманской и особенно лечебной практике, с которой общество Шан было хорошо знакомо, все эти продукты играли существенную роль.