Леонид Васильев - Древний Китай. Том 3: Период Чжаньго (V—III вв. до н.э.)

Известно, что в хозяйственном отношении Цинь быстро развивалось, причем в основном за счет городов, ремесленников и торговцев. Всего через столетие после смерти Шан Яна крупнейшим политическим деятелем страны стал богатый торговец Люй Бу-вэй, при дворе которого, к слову, кормилось множество интеллектуалов из числа шанъяновских «говорунов», в том числе и конфуцианцев (именно их усилиями был написан трактат-энциклопедия «Люй-ши чуньцю»).

Продолжали играть важную роль социальные ранги, ставшие основой административно-бюрократической системы в китайской империи на протяжении многих веков. Не утратила своего значения унификация не только мер, но и многого другого, включая введенную последним правителем царства Цинь и первым китайским императором Цинь Ши-хуаном облегченную форму начертания иероглифов.

Есть основания считать, что сохранились многие нововведения, способствовавшие укреплению государства и государственного контроля над экономикой, что впоследствии стало нормой и во времена империи. Однако строгие запреты, касающиеся состава крестьянской семьи, едва ли пережили реформатора, что однако не привело к восстановлению больших семей. Они возникали, как правило, в среде зажиточного населения, в том числе и в деревенских общинах.

Аристократия, которой был нанесен реформатором сокрушительный удар, после него уже не возродилась. Ее место заняли чиновники, включая военачальников. Осталась, насколько можно судить, без особых изменений и реформированная Шан Яном административно-территориальная структура с уездами в качестве ее основы. Сохранилась система инспекторов, но перестала действовать система законов в том виде, в каком она была задумана реформатором.

По-прежнему существовала практика строгих наказаний за нарушение административных предписаний, поощрялись доносы и достаточно активно действовала репрессивная система. Все это, как известно, со временем автоматически было заимствовано империей Цинь Ши-хуана и сыграло роковую роль в ее судьбе. Что касается законов, то никакого кодекса или просто кодифицированного уложения в Цинь не существовало. Законодательство как нечто цельное и формально завершенное так и не было создано.

Сохранилось еще и то, что было как бы неписаным и неуловимым результатом реформ, — страх перед властью, боязнь совершить правонарушение, стремление к порядку, послушание и т. п. Все это сыграло свою роль в укреплении царства, помогло его правителям одолеть противников и объединить Поднебесную. Многое из того, что разработали легисты (в том числе и Шан Ян), было усвоено населением Цинь, а впоследствии воспринято в рамках империи, не только циньской, но и последующих династий, формально отбросивших легизм как бесчеловечную доктрину и принявших конфуцианство [196] .

Понятие легизма ассоциируется прежде всего с идеями и реформами Шан Яна и с царством Цинь. Но в период Чжаньго реформаторов легистского толка можно было встретить и в других основных царствах (напомню, их было семь), поскольку легизм как некий сложный комплекс разного рода идей и реформ сумел дать наиболее адекватный ответ на вызов эпохи. Одним из них было царство Ци, экономически наиболее развитое и во времена Шан Яна (да, видимо, и позже) едва ли не самое богатое и процветающее.

Правители этого царства отличались щедростью и гостеприимством, которое оказывалось преимущественно интеллектуалам из числа странствующих ученых, именуемых сводным термином ши, иногда более почетным дафу , а также уважительной приставкой цзы (философ, мыслитель) к собственному имени. Именно для этих ученых в предместье циской столицы была создана академия Цзися.

Ее посещали все сколько-нибудь заметные мыслители разных школ. Всего их, по данным Сыма Цяня [Вяткин, т. V, с. 118], насчитывалось 76 — цифра очень солидная для древности [197] . При этом некоторые из них жили там годами. Есть основания считать, что именно их труды, принадлежавшие к различным направлениям древнекитайской философии, впоследствии были объединены в рамках большого трактата, получившего название «Гуань-цзы» — по имени первого знаменитого мыслителя и реформатора царства Ци. В результате подлинные имена авторов канули в Лету, а развивавшиеся ими идеи нашли свое место в сочинении, открытом для представителей разных доктрин.

«Гуань-цзы» датируется современными исследователями в основном IV–III вв. до н. э. [Штейн, 1959]. При этом часть трактата в его современном виде, возможно, была создана позже, в Хань, когда царства Ци уже не существовало. Иными словами, экономический легизм «Гуань-цзы» — это иной легизм по сравнению с шаньяновским. Можно сказать, что это в какой-то степени альтернативное шанъьяновскому учение легистского толка, возникшее в условиях сильно развившегося рынка, грозившего захлестнуть собой всю экономику Поднебесной.

Дело в том, что включенные в «Гуань-цзы» экономические идеи были разработаны в период расцвета товарно-денежных отношений и рынка и вызваны к жизни потребностью решить сложную проблему взаимоотношений государства и частной собственности, государства и рынка. Шан Ян в условиях отсталого полуварварского царства Цинь середины IV в. до н. э. легко решал аналогичные проблемы путем запугивания: то грозился поработить всех торговцев, то намеревался ликвидировать торговлю как вид деятельности частного собственника. Такое было возможно в условиях неразвитой экономики того времени. Иное дело— развитые царства конца периода Чжаньго, где рынок и товарно-денежные отношения уже необратимо заняли ведущее место в экономике. Там появились совсем другие проблемы, и именно их решению были посвящены соответствующие главы «Гуань-цзы».

Основное внимание в них уделено обсуждению необходимых реформ в сфере рыночных отношений (в первую очередь аграрных). Обсуждение построено в форме диалога между циским Хуань-гуном и его министром-реформатором Гуань Чжуном. Оба, как известно, жили в Ци в VII в. до н. э., причем их деятельность (напомню, Хуань-гун был первым ба в чжоуском Китае) сыграла значительную роль в развитии Китая периода Чуньцю.

Разумеется, форма диалога между двумя наиболее известными и уважаемыми в Ци деятелями была лишь литературным приемом, ибо идеи, обсуждавшиеся от имени этих политиков на страницах трактата, как правило, не имели отношения к реалиям Чуньцю. Эти идеи касались конца Чжаньго, даже начала периода империи. Они тщательно изучены комментаторами и китайскими исследователями. Есть работы — включая переводы соответствующих глав — на английском [Maverick, 1954; Rickett, 1965] и русском [Штейн, 1959; Кроль, 2001] языках.