Евгений Антипов - Глыба. (О графе Толстом)

(Яркая сия, но грустная история первой любви начиналась бы издалека, с этапа формирования этических и эстетических взглядов ребенка, а закончилась бы, как всегда, жестокой реальностью.)

«Египетская и римская жизнь», «статуи в возвеличивающих видах» «хорошо обделаны техникой искусства» — «весь арсенал поэтичности употреблен в дело». [Однако, это] «выражения самых пошлых католических чувств», [а некоторые] «неупотребительные подробности» [оставили] «глубокое впечатление на ребенке». [Мальчик рос], «люди, оскорбленные бессмыслицей», [и] «наилучше воспитанные люди», [их] «эстетические рассуждения», «переплетение предметов разговора»… [Сознание формируется] «этими двумя отделами людей». [Особенно запомнились] «человек с набожными наклонностями» [и] «всенародный художник». [Все же] «дряблая распущенность» [взяла верх]: «весьма низменные чувства» [мадам М имели] «воздействие на нервы» [юноши]. «В темноте, где музыки не видно, а она под сценой», [юноша испытывает] «чувство влюбления». [Но] «дама эта была очень глупа и не талантлива». [Юноша разочарован, он не может] «присутствовать при этой глупой фальши», [а в ответ на] «умственный интерес» [он получил лишь] «раздражение мозга». [И уж совсем] «не получил никаких чувств». [В итоге инвалидность]: «половая похоть» «уже умерла теперь». [Вот так], «через слуховые нервы» [он заработал] «атрофированную способность».

[Да], «такая история вся невероятная», [но поучительная]…

Художественная мысль Великого Писателя, особенно его эссеистика, нетронутая кропотливой корректурой жены, сохранила потомкам много филологического изюма. Несмотря на свою серьезность и колоссальность, этот «талантливый к словесному искусству человек» не прочь иногда и поиздеваться над читателем: «Как произведение мысли есть только тогда произведение мысли, когда оно передает новые соображения и мысли»… Он, как никто смело экспериментируя со словом, предвосхитил эпоху Велимира: «распложают в большом количестве» (в смысле, плодят), «середина ноты» и т. д.; это именно он «придумал такие звуки», неожиданно используя сдвоенные союзы: «…облек бы в соответственную форму, а или по первой теории…».

Великий Писатель, как и положено Великому Писателю, предвосхитил многие эпохи. Его умение извлечь тоненький юмор из лихой фразы («мороз подрал меня по коже») высоко оценил бы самый взыскательный обэриут.

А в вопросах взыскательности, тем более беспощадной самокритики, с Великим Писателем мало кто потягался б. Он и тут, так сказать, хорош. Признать за собой фальшивость, искусственность, уродливость — это, батюшки мои, не каждому дано. Что ж, некоторые его страницы действительно написаны в состоянии не то сильно переутомленном, не то слегка обкуренном. А может, погода влияние оказала: «Вы чувствуете, что автор глубоко полюбил и потому понял всего его для того, чтобы вложить ему вслед за этим отступление о том, что нынче какие времена пришли — того и гляди, ни за что душу загубят. Мысль сна подана была мною, но сделать козла с ранами на ногах была Федькина мысль, и он в особенности обрадовался ей. А размышления мужика в то время, как у него засвербела спина, а картина тишины ночи…».

Да, произведение страшной художественной силы иногда ставит неподготовленного читателя в тупик. А вот в жанре малой формы мастер просто великолепен и недоумений у читателя практически не вызывает. Сами формы эти настолько малые и настолько мастерские, что их можно без зазрения совести воспроизвести целиком. Вот пример лаконичных размышлений над судьбой некоего Саши: «Саша был трус. Была гроза и гром. Саша влез в шкап. Там было ему темно и душно. Саше не слышно было, прошла ли гроза. Сиди, Саша, всегда в шкапу за то, что ты трус».

Вопросы формирования личности, и особенно вопросы этики, всегда занимали мысли писателя, отчего он нет-нет да обращается и к жанру басни. И, надо сказать, прекрасно там себя чувствует. В басне «Лошадь и конюх» (воспроизводимой тоже полностью) писатель снова и снова поднимает коренной российский вопрос и даже предлагает его решение: «Конюх крал у лошади овес и продавал, а лошадь каждый день чистил. Лошадь и говорит: “Если вправду хочешь, чтоб я была хороша, — овес мой не продавай”».

Хотя эти острые миниатюры объединены в концептуальный проект «Русская книга для чтения», автор смело выходит за рамки обозначенной географии. На примере басни с характерным названием «Обезьяна» можно еще раз убедиться в способности Великого Писателя копать без напряжения, но глубоко. Добиваясь в области формы предельной сжатости, сжатости на грани коллапса, автор демонстрирует при этом умение прописывать смысловую канву совершенно акварельно, почти неуловимо: «Один человек пошел в лес, срубил дерево и стал распиливать. Он поднял конец дерева на пень, сел верхом и стал пилить. Потом он забил клин в распиленное место и стал пилить дальше. Распилил, вынул клин и переложил его еще дальше. Обезьяна сидела на дереве и смотрела. Когда человек лег спать, обезьяна села верхом на дерево и хотела то же делать, но когда она вынула клин, дерево сжалось, прищемило ей хвост. Она стала рваться, кричать. Человек проснулся, прибил обезьяну и привязал на веревку».

Другая басня с не менее характерным названием «Хорек» поднимает вопросы языка: «Хорек зашел к меднику и стал лизать подпилок. Из языка пошла кровь, а хорек радовался, лизал, — думал, что из железа кровь идет, и погубил весь язык».

Дабы не погубить весь язык, самый толстый свой роман Великий Писатель на четверть пишет по-французски.

Да, несмотря на оригинальность, он во всем был последовательным.

Хотя д-р Воробьев В. В. установил, что соотношение гласных и согласных в произведениях Великого Писателя (41 %) выше, чем у Пушкина, Гоголя, Лермонтова и Тургенева, справедливости ради надо отметить, что прижизненный авторитет Великого Писателя — его непререкаемость — все-таки значительно уступает посмертному. В чем-то понятен современник, требовавший обуздать или хотя бы регламентировать всю эту прозу, которая шла, с таким-то процентом гласных, как ледник. Консервативный же современник был согласен уже на любые формы регламентации, включая административные санкции, примитивные запугивания и церковные вердикты.

Если властитель дум (ах ты, тонкий психолог) искренне, но и с гордостью, что ли, с какой-то пишет в дневнике «озаряет меня мысль: да, я сумасшедший», то дело дрянь.

Несмотря на дрянь, отдадим и дань писательской интуиции: «озарившая мысль» получила подтверждение в диагнозах Россолимо и самого Ломброзо.

При этом наш граф-графоман крепко недолюбливает Шекспира, Софокла, Эврипида, Эсхила, Аристофана, Данте, Гете, Ибсена, Метерлинка, Малларме, Бодлера. (Не определившись в отношении остальных, народный просветитель объединил их фразой, произнесенной в книгохранилище Румянцевской библиотеки: «Эх, динамитцу бы сюда».)