Рустем Валаев - Алмаз - камень хрупкий

Когда Оскар в сопровождении полисмена проходил по коридору, ночной сторож уже гасил за кулисами огни. На арене было темно, лишь кольца, турники и трапеции, поднятые под самый купол, чуть светились холодным мертвым блеском.

В цирке стояла тишина. Только за кулисами, почуяв запах свежей крови, металась в клетке тигрица да тихо плакал в своей гримерной старый клоун Чико-Чиколини.

1965 г.

ТАЛАНТ И ДОЛЛАР*

[Этот рассказ написан в соавторстве с писателем Ростиславом Валаевым.]

ичард Уайтинг шел по Бродвею. В этой части Нью-Йорка вечером, не глядя на часы, невозможно даже приблизительно определить время -- поздняя ночь сейчас или ранний вечер. Улица залита светом. Неба не видно. Ослепительные лучи световых реклам, пересекаясь яркими снопами, скрещиваются над головой. Названия боевиков и имена кинозвезд ежесекундно меняют цвет. Синие, красные и зеленые лучи взлетают в небо, порой закрывая слова, написанные в воздухе мощными прожекторами: "Пейте кока-колу". Свет рвется из витрин, струится из небоскребов, течет из многих плоскостей, углов, точек. Его слишком много, и, пожалуй, чтобы читать вечернюю газету, надо надеть темные очки.

Манхэттен -- центральная часть крупнейшего в мире города -- имеет и свой центр, называющийся рокфеллеровским. Манхэттен по-индийски означает -"там, где нас обманули". Несколько веков тому назад остров Манхэттен был куплен ловкими дельцами у вождей ирокезов за бесценок. В Манхэттене сосредоточено множество контор -- знаменитая Уолл-стрит. В узеньких улицах рокфеллеровского центра назначают встречи деловые люди, люди большого бизнеса. Порой тут решаются судьбы целых государств. Каждый метр земли здесь так дорог, что все дома растут вверх. Только достигнув головокружительной высоты во много десятков этажей, небоскреб становится рентабельным. Есть тут здания и по сто этажей, и более, но это уже следствие гигантомании. Ею заражены некоторые деловые люди Нью-Йорка.

Из-за этих гигантских домов улицы центра похожи на горные ущелья, по обеим сторонам которых сгрудились скалы-небоскребы. Где-то далеко вверху видна узкая полоска неба, если ее не скрывает от глаз молочный отсвет реклам. С утра до позднего вечера эти ущелья запружены машинами различных марок, движущихся одинаково медленно. Машин так много, что они не могут развить сколько-нибудь заметной скорости и пешеходы передвигаются здесь быстрее, чем машины.

У Ричарда Уайтинга не было ни хорошего автомобиля, ни даже приличного костюма. Жил он довольно далеко от рокфеллеровского центра, но любил этот "деловой" воздух, потоки света, сверкающие авто. Любил смотреть на изящных женщин, хорошо одетых мужчин, мечтая о том, что, быть может, и ему когда-нибудь повезет. Но пока фортуна не улыбалась Ричарду. В редкие хорошие дни, заработав случайно несколько долларов в порту или на вокзале, он позволял себе потолкаться с полчаса на Бродвее, поглазеть на счастливцев, подышать воздухом большого делового города.

Отсюда Уайтинг ехал домой -- в район, где жили такие же бедняки-неудачники, как он, перебивающиеся в эти трудные времена случайными заработками. Когда приходили тяжелые мысли, Ричард утешал себя тем, что все же ему легче, чем многим его знакомым. У него нет семьи, детей, и он должен думать только о себе... Кроме того, в душе Ричарда жила тайная надежда. Иногда по ночам он писал небольшие рассказы. Правда, пока Ричард не заработал на этом ни одного доллара, но как знать, -- а вдруг когда-нибудь придет удача? Думая так, он всегда вспоминал своего любимого героя Мартина Идена. Кто знает, не выпадет ли счастье и ему, Ричарду Уайтингу? Есть на что надеяться, а это -- самое главное.

Занятый своими мыслями, Ричард машинально свернул в узенький дворик, окруженный многоэтажными домами. В одной из квартир на двадцатом этаже он снимал у хозяйки-польки небольшую, очень скромно обставленную комнату. Всего в квартире было шесть комнат. Две занимала хозяйка с дочерью, служившей продавщицей в большом галантерейном магазине. Дочь Зося, двадцатилетняя девушка, всегда со вкусом одетая, вежливая и приветливая, как и большинство полек, с неизменной улыбкой на пухлых, чуть подкрашенных губах, была гордостью матери, пышногрудой варшавской пани. Ходили слухи, что в отсутствие дочери к ней иногда приезжает какой-то крупный бизнесмен на своем "кадиллаке".

С квартирантами хозяйка была приторно любезной, если они вовремя платили, и резкой, грубой, если у жильцов в день платежа не оказывалось денег.

Остальные три комнаты пани Ядвиги снимали одинокие жильцы: студент Джек Вурворт, Джо Паркер, человек лет тридцати пяти без определенных занятий, и Зосина подруга -- продавщица Бетти.

Все жильцы были молодыми, здоровыми людьми, кое-как сводившими концы с концами. Вечерами в небольшой кухне, когда все приходили с работы и подогревали себе еду, часто слышался звонкий, веселый смех. Присутствие двух девушек заставляло мужчин придумывать занимательные историйки, острить и каламбурить.

По вечерам, возвратясь домой, Ричард всегда с удовольствием присоединялся к веселой компании. Но сегодня он вернулся днем, так как денег на обед у него не было. Даже на чашку кофе и кусок яблочного пирога. "Пока соседи не пришли с работы, попишу немного", -- решил Ричард. Он уже давно усвоил, что на голодный желудок пишется лучше, чем на сытый.

Уайтинг взглянул на жалкую мебель, увидел в помутневшем старом зеркале отражение своих взъерошенных волос, синеву усталых глаз, и чувство озлобления и безнадежности поднялось в душе. На письменном столе лежали пачки исписанных листков, а среди них большой конверт. Ричард тотчас понял, что в нем, очевидно, находится одна из возвращенных рукописей.

Надорвав конверт и вынув рукопись, Ричард прочел на приклеенной к ней бумажке: "Для нашего журнала Ваш рассказ не подходит. Мы, к сожалению, лишены возможности рекомендовать его редакции "Кураре" для публикации. Примите уверения в глубоком к Вам уважении..."

Обычный стереотипный, безжалостный ответ: смесь равнодушия и крокодильих слез. И какое неприятное название журнала! Ведь кураре -- это яд, употреблявшийся индейцами для отравления стрел.

А в другой редакции лежат непрочитанными его рукописи уже целых три месяца. Это четверть года!

Сколько сокровенных мыслей рождается в голове, взвешивается и отбрасывается, пока оттачивается и гранится фабула нового рассказа; с какой ювелирной тщательностью слова - жемчужины нанизываются на сюжетную нить. А когда, наконец, рассказ окончательно отшлифован, Ричард четко переписывает его и отправляет в одну из редакций. Затем в другую, третью...

"Неужели все, что я пишу,-- размышлял Ричард,-- все мысли и слова мои действительно бездарны? Нет, не может быть. Так в чем же дело?.. В имени?" -- Уайтинг вздохнул тяжело и безнадежно.