Максим Калашников - Прорваться в будущее. От агонии – к рассвету!

С моей точки зрения, нам больше подходит социализм в виде многоукладной экономики с ведущей ролью социалистического уклада, с сильным госрегулированием, но – с ярусами частной инициативы. Мне больше по душе национал-социалистический вариант. Нельзя насиловать природу человека и все тотально обобществлять. Это бессмысленно. Ряд сфер деятельности лучше оставить в руках частного бизнеса.

– Максим, вы много и ярко говорите в своих книгах, в публицистике о миссии России, Империи. Вы часом не троцкист? Троцкий тоже был готов положить Россию на алтарь всемирной и всеисторической миссии.

– Вы хоть одну мою книгу прочли? Ибо я то и дело говорю: всемирно-историческая миссия Русской империи – вложиться, прежде всего, в себя и у себя самой построить обильную и счастливую жизнь, новую цивилизацию. И тем самым – стать светочем для остальных, примером для подражания. Я всегда проклинал идиотизм советских «вождей», которые пуляли ресурсы на помощь африкам, вместо того чтобы строить и созидать у себя дома, чтобы тратить деньги на поддержку деторождения у русских и на новую НТР. В этом «национальном эгоизме» и есть наша всемирная миссия.

Русское национальное государство будет империей. Это очевидно: и по размерам страны, и по тому, что при полном преобладании по численности титульного народа (триединого русского народа) с нами рядом будут жить и тюрки, и финно-угры, и горцы. Мы их никуда не денем. Противопоставление «империя – национальное государство» – это для идиотов созданная «мозговая мина». Империя должна быть выгодна русским, империя – это просто большая страна, обладающая имперской силой и самодостаточным рынком.

– Господин Калашников, вы открыто воспеваете Сталина. Сейчас и многие другие, кроме вас (например Кургинян), говорят, что многомиллионные жертвы сталинских репрессий, коллективизация оправдывают индустриализацию страны и подготовку к мировой войне в предельно сжатые сроки. Возможно, и так. Но зачем столько жертв, столько крови? Ведь страх, наоборот, сковал людей, и в начале войны из-за этого страха взять на себя ответственность были проиграны целые сражения и погибли еще сотни тысяч людей.

– Назовите мне иные модели индустриализации, которые не потребовали бы жертв и крови. Запад (см. выше) строил свою индустриальную эру с жертвами и кровью. Просто нам пришлось в 10 лет сжать то, что Запад делал три века. Исключение составили только американцы, но они строили страну с чистого листа, не имея груза проблем прошлого.

Везде и всегда индустриализация означала раскрестьянивание и жуткую эксплуатацию наемного труда (переходящего в принудительный) в фазе строительства промышленности. Лондон XIX века по расслоению и районам трущоб с ужасающими условиями жизни напоминал столицу страны нынешнего Третьего мира (канализацию в Лондоне стали строить лишь в 1859 году). Почитайте – сейчас книг о той Англии много.

В каких ужасных условиях трудились французские шахтеры тех же времен – читайте «Жерминаль» Эмиля Золя. Это скотское, полуголодное существование. Это надо читать прежде всяких солженицыных.

Между прочим, пример СССР в первой половине XX века пугал отнюдь не всех европейцев. Ибо рядовые европейцы в первой половине XX столетия жили, в общем, небогато. А жители периферийных стран Европы – еще беднее, и им следование примеру русских не казалось чем-то страшным.

Знаете, как жили в той же Испании накануне Первой мировой? Вот как описывает Андалузию 1910 года Игнасио Идальго де Сиснерос, тогда еще будущий командующий ВВС Испанской республики: «Повсюду нам попадались бедные крестьянские хижины, в которых взрослые и дети спали на мешках с соломой прямо в одежде. Раз в неделю крестьяне приходили в Утреру или имение хозяина и выпрашивали «менестра», то есть немного продуктов на похлебку из фасоли или картофеля с небольшим количеством жира. Но основной их пищей был хлеб с асейте – оливковым маслом. Я не думаю, чтобы рабы жили хуже, чем поденщики в поместьях Кордовы. У наших арендаторов в Канильясе или батраков в Сидамоне жизнь была тоже несладкой, но по сравнению с андалузскими крестьянами их можно считать богачами…» (Де Сиснерос. Меняю курс. Москва, Издательство политической литературы, 1967, с. 43).

А вот испанская армия 1918 года по мемуарам Сиснероса: «Впечатление о необычайной бедности первых рекрутов в казармах Мелильи навсегда сохранилось у меня в памяти. Они располагались в ротах по группам, почти все грязные, небритые, одетые в старые вельветовые брюки, рубашки и альпаргаты (парусиновую обувь на веревочной подошве). Более молодые казались нищими рахитиками, с лицами испуганными или идиотскими. И это не преувеличение. В то время большую часть новобранцев составляли крестьяне, меньшую – рабочие; они не могли заплатить полторы тысячи песет, чтобы освободиться от военной службы. Сельские батраки большинства испанских провинций одевались плохо, питались скудно, никогда не выезжали из своих деревень.

…Бедная одежда – это нищета, рахит – питание впроголодь, а страх, удивление и отупение – результат резкого изменения условий жизни.

…Никогда раньше я не представлял, что могут происходить такие, например, вещи: в казармах имелись современные уборные, но вскоре они оказались забитыми камнями. Их привели в порядок, а через несколько дней повторилась та же история. Выяснилось, что солдаты из крестьян, отправляя свои естественные надобности, вместо бумаги использовали камни, как делали это на протяжении всей своей жизни, и бросали их в отхожее место. Или другой случай, свидетельствующий о необыкновенной отсталости деревни. Одному из рекрутов я поручил отправить по почте письмо и дал пятнадцать сантимов на марку. Он опустил письмо и деньги в почтовый ящик…».

И это Европа! Простые люди жили в ней бедно, массами рвались в более богатую Америку. Быт итальянских крестьян немногим отличался от жизни испанцев: в Италии батраки кушали апельсины с солью и хлебом, мяса не видя месяцами. Причем реалии эти не шибко изменились к 1930-м: ведь сказались и лишения Первой мировой, и Великая депрессия. Помню, как в 1998-м году наш гид в Голландии, поизмывавшись над советской пропагандой, говорившей о тяжелой жизни европейских рабочих, потом сказал серьезно: «Пропаганда СССР была права по отношению к тому, как мы жили до Второй мировой…». Да и немцы в Веймарской республике не шиковали – почитайте Ремарка. Лифчики из кальсон тогдашним дамам Германии тоже приходилось шить. И брюквой питаться.

Таким образом, «золотая эпоха» капитализма с ее низкими налогами на бизнес порождала нищету и бедность народа. А бедным европейцам «ужасы СССР» казались совсем не ужасами, а шансом на лучшую жизнь, красная революция представлялась возможностью выбиться наверх и перерезать глотки ненавистным помещикам, фабрикантам и попам. Только идиот может считать, будто коммунисты в Европе были сплошь евреями. И против франкистов в Испании 1936–1939 гг. дрались не одни евреи, а вот такие вчерашние батраки и рабочие, что описаны в мемуарах Сиснероса. Среди европейских бедных проповедь Ленина находила благодатную аудиторию. Да и национал-социалисты с фашистами тоже пришли к власти под вполне левыми (в экономике) лозунгами, осуществляя потом вполне социалистическую программу.