Грегори Кларк - Прощай, нищета! Краткая экономическая история мира

Согласно классическому описанию промышленной революции, она представляла собой резкую смену экономических режимов, изображенную на рис. 1.1, — за 50 лет доиндустриальные темпы роста производительности достигли современного уровня. Если это верно, тогда промышленную революцию способны объяснить лишь теории, основанные на внешнем шоке или на переходе от одного равновесия к другому.

Классическое описание также предполагает, что в экономический рост во время промышленной революции внесли свой вклад значительные технологические успехи в различных секторах экономики, и тем самым снова указывает на какие-то институциональные изменения в масштабах всей экономики или на изменение равновесия. При этом подразумевается, что мы сможем найти предпосылки промышленной революции, изучая изменение институциональных и экономических условий в Англии непосредственно перед 1800 годом. Волны экономистов и историков экономики снова и снова бросаются на решение этой проблемы, имея в виду лишь такое объяснение и терпят поражение за поражением.

Традиционное изображение промышленной революции как внезапного излома экономической жизни не подтверждается фактами. У нас есть неопровержимые свидетельства того, что темпы роста производительности в Англии не начали вдруг внезапно расти, а испытывали хаотические колебания начиная по меньшей мере с 1200 года. Границу между мальтузианской и современной экономикой можно провести в 1600,1800 и даже в 1860 году, обосновав выбор любой из этих дат вескими аргументами.

Когда мы пытаемся связать повышение экономической эффективности с темпами накопления знаний в Англии, у нас получается, что эта связь зависит от множества случайных факторов, таких как спрос, состояние торговли и наличие ресурсов. Во многих ключевых отношениях английская промышленная революция 1760–1860 годов представляла собой случайность, наложившуюся на длительное увеличение темпов накопления знаний, начавшееся в Средние века или еще раньше.

Таким образом, хотя какая-то промышленная революция, несомненно, имело место в Европе где-то между 1200 и 1860 годом, хотя человечество явно преодолело водораздел — материальный Иордан у врат земли обетованной, — можно еще долго спорить о том, когда и где это случилось, а соответственно, спорить и об условиях, которые к этому привели. Эволюционный подход, основанный на постепенных изменениях, оказывается куда более правдоподобным объяснением, чем считалось прежде.

Несмотря на доминирующую роль, которую институты и институциональный анализ играли в экономической науке и экономической истории со времен Адама Смита, в нашем рассказе о промышленной революции и последующем развитии экономики они занимают в лучшем случае второстепенную роль. К 1200 году такие общества, как Англия, уже имели все институциональные предпосылки для экономического роста, о которых сегодня говорят Всемирный банк и Международный валютный фонд. Общества того времени вообще отличались более высокой мотивированностью, чем нынешние богатые экономики: для средневековых людей работа и инвестиции значили намного больше, чем для наших современников. С точки зрения Смита, загадка заключается не в том, почему в средневековой Англии не было экономического роста, а в том, почему не терпят крах современные североевропейские экономики с их высокими налогами и громадными социальными расходами. Институты, необходимые для экономического роста, существовали задолго до того, как начался этот рост.

Эти институты создавали условия для роста, но лишь косвенно и медленно — в течение столетий, а может быть, и тысячелетий. В нашей книге утверждается, что неолитическая революция, породившая оседлое аграрное общество с колоссальными запасами капитала, изменила природу отбора, формирующего человеческую культуру и гены. Древний Вавилон в 2000 году до н. э. имел экономику, внешне обладавшую поразительным сходством с английской экономикой 1800 года. Однако за время, прошедшее между этими датами, культура, а может быть, и гены членов аграрных обществ претерпели глубокие изменения. Именно эти изменения сделали промышленную революцию возможной лишь в 1800 году, но никак не в 2000 году до н. э.

Почему промышленная революция произошла в Англии, а не в Китае, Индии или Японии? [7] Landes, 1998; Pomeranz, 2000; Mokyr, 2005. Рискнем предположить, что преимущества Англии заключались не в наличии угля, колоний, протестантской реформации или Просвещения, а в случайностях, связанных с институциональной стабильностью и демографией: в частности, речь идет о поразительной стабильности в Англии по меньшей мере с 1200 года, о медленном росте английского населения в 1300–1760 годах и чрезвычайной плодовитости богатых и экономически успешных граждан. По этим причинам в Англии проникновение буржуазных ценностей в культуру, а возможно даже, и в генетику зашло наиболее далеко.

И Китай, и Япония в 1600–1800 годах шли в том же направлении, что и Англия: к обществу, взявшему на вооружение такие буржуазные ценности, как трудолюбие, терпение, честность, рационализм, любопытство и образованность. Эти страны тоже знали длительные периоды стабильности и уважения к праву частной собственности. Но все это происходило там медленнее, чем в Англии. Дэвид Лэндес прав, указывая, что европейская культура более благоприятствовала экономическому росту.

Китай и Япония не шли по этому пути так же быстро, как Англия, попросту из-за того, что представители их верхних социальных слоев были лишь чуть более плодовитыми, чем основная масса населения. Соответственно, там не наблюдалось такого же, как в Англии, массового нисхождения отпрысков образованных классов по социальной лестнице.

Например, японские самураи в эпоху Токугавы (1603–1868) были представителями бывшего воинского сословия, получавшими обильные наследственные доходы благодаря своему положению в бюрократической иерархии. Несмотря на их богатство, в среднем у них было немногим более одного сына на каждого отца. Поэтому их дети в основном тоже находили себе место в бюрократическом аппарате, несмотря на ограниченное число должностей. В Китае с 1644 по 1911 год у власти находилась династия Цин. Титулы, полагающиеся лицам с соответствующим статусом, также обеспечивали ее представителей богатством. У них было больше детей, чем у средних китайцев, но лишь ненамного больше.

Таким образом, подобно тому как случайно возникшие социальные обычаи, восторжествовав над гигиеной, браками и воспроизводством населения, сделали европейцев мальтузианской эры богаче жителей Азии, они же, по-видимому, обеспечили Европе более высокую культурную динамику.

Какими бы ни были причины промышленной революции, она оказала глубочайшее воздействие на общество.